Искры

— Сынок, открой!

Леон узнал голос отца, торопливо вышел в коридор и спросил, гремя засовом:

— Это вы, батя?

— Я, сынок.

— Вы что, заблудились где-нибудь, что…

— Нет, сынок. Федьку мы… Пойдем, подсобишь. При смерти он, — сказал Игнат Сысоич срывающимся голосом.

Немного времени спустя Леон и Лука Матвеич внесли в дом забинтованного белыми полотенцами Федьку. Через несколько минут пришла из больницы Настя и сообщила:

— Не берут, мест нет…

Лука Матвеич начал писать записку: «Главному врачу Югоринской больницы. Югоринский совет депутатов рабочих обязывает вас немедленно принять больного Федора…»

— Как его фамилия? — спросил он.

— Максимов.

Лука Матвеич написал записку, отдал ее Леону:

— Подписывай.

Леон пробежал ее взглядом. «За невыполнение настоящего распоряжения вы будете отвечать перед Советом по всей революционной строгости», — прочел он последние строки и подписал записку.

По возвращении из больницы Игнат Сысоич рассказал, что произошло в Кундрючевке:

— Я было убежал, да они поймали меня потом и дали двадцать плетей. Ну, ночью я пошел искать Федьку и Семку, и увидел их возле панского сада. Семка в себя так и не приходил, должно помрет, а Федька только сказал: «Загорулька» — и больше не говорил ни слова. Вверх их бросали, должно в грудях все отбили…

Леон отчетливо представил себе, как Нефед Мироныч и другие казаки избивали мужиков, как подбрасывали Федьку и Семена на воздух и они падали на землю, и лицо его наливалось темной кровью. Сколько зла причинил этот Загорулькин бедным людям! «А он мой родственник… Позор», — думал Леон и угрюмо спросил:

— Здорово он горел, Загорулька?

— Все спалили, в землянке живут. И атамана спалили.

— А… Аленка что? — еле выдавил Леон, ни на кого не глядя.

— Ухаживает за Нефедом. Его Степан пырнул шашкой прямо в сердце, да в кармане бумажник с деньгами оказался. Ну, деньги Степан проколол, а до сердца того проклятого не достал, — ответил Игнат Сысоич и, помолчав, добавил: — Надо кончать такое сродствие, сынок… Они меня тоже постановили выселить с хутора, как и тебя тогда… — проговорил он дрогнувшим голосом и опустил голову.

Леон встал, сделал несколько шагов по комнате и угрюмо ответил:

— Уже кончено, батя. Плюньте и вы на их Кундрючевку и перебирайтесь сюда.

— Жалко же, сынок, и обидно. Век я там прожил, и вот…

Лука Матвеич подошел к Игнату Сысоичу, тронул его за плечо и мягко сказал:

— Ничего, старина! Из списка кундрючевцев нас вычеркнуть, конечно, можно, но вычеркнуть нас из числа живых людей, из жизни — нельзя. А вот мы, придет время, вычеркнем их отовсюду… Ничего, Сысоич, родной, Федор вылечится, а ты переезжай сюда.

— Знамо дело, надо переезжать. Куда ж ты денешься? Но все ж таки обидно. За что они выгоняют меня из родного угла? За то, что я бедный мужик? Так какая она справедливость есть на свете, как сына — выслали, меня — высылают, Семку — убили и Федька чи выживет? И все это атаман да богатеи делают. Когда же на них, проклятых, погибель придет?

Леон проглотил подкатившийся к горлу ком, ответил:

— Придет, батя. Уже идет.

Глава четырнадцатая

1

Дул резкий северный ветер.

Стыла и цепенела от него земля, никли и скрипели деревья, прыгали и разбегались по степи кусты перекати-поля.

Яшка стоял на веранде, смотрел, как раскачиваются и шумят от ветра деревья, как на высоком тополе одиноко сидит и тоже раскачивается грязно-белая сорока, как издалека все катятся и катятся синие грозные тучи, и грудь его все больше наполнялась тяжестью. А сколько было на душе у него радостного тогда, когда он стоял на строящейся крыше этого дома и смотрел на поля, где ходили быки, поблескивали лемехи плугов и слышался оживленный гомон людских голосов.

Тогда он начинал самостоятельную жизнь, и она цвела перед ним, как лазоревый цветок в поле. Теперь он сорвал этот цветок, вдохнул его аромат полной грудью, и цветок поблек и увял.

С тоской и озлоблением Яков думал: «Зачем я приехал в эти края и ради чего вложил сюда, в эту задичавшую, угрюмую степь, столько труда, денег, жизни своей? Что я увидел и чего добился здесь нового, такого, чего не мог добиться мой отец в Кундрючевке? Ничего. Одни деньги. Те же деньги, которые получает отец на хуторе. Но деньги — это далеко не всё, оказывается! Есть что-то выше золота, то, чего у меня нет», — и хмуро, смотрел на хутор, где была мельница и маслобойный завод, и прислушивался, работают ли? Но ветер относил в сторону выхлопы нефтедвигателя, и Яков медленно пошел в дом. Войдя в кабинет, он сел в кресло, достал из кармана кошелек и, швырнув его на стол, проговорил вслух:

— Деньги перестали брать! Деньги, золото, а? Чего я могу ожидать теперь?

До сих пор он очень хорошо знал, чего ожидать от своих рабочих не только через месяц, но и через год. Сегодня он не знал, что может случиться через час. Революция докатилась до его имения, до его предприятий, и сразу все изменилось. Дела на мельнице и заводе застопорились, люди перестали снимать шапки при встрече с ним, некоторые и здороваться перестали.