Искры

Давно уже никуда он не выезжал из имения, часто бывал на заводе, на мельнице, навещал табуны лошадей, отары овец, спрашивал у рабочих, как они живут и в чем нуждаются, и кошелек его, туго набитый теперь серебряными рублями и золотыми пятерками, к вечеру оказывался пустым. Но что такое были рубли и пятерки, когда шла революция? Это старик Френин говорит, что она дальше конституции не пойдет, но Яков был Дальновиднее Френина и не особенно надеялся на правительство, а раздавал деньги мастерам, старшим и даже крестьянам. И вдруг деньги, могущественное средство влияния на людей, источник жизни, как привык понимать Яков, перестали служить ему. Их не брали. Деньги, золото, которое веками соблазняло людей, бросало их на колени, управляло жизнью, теряло силу. «Что это?» — спрашивал Яков себя, и ему даже страшно становилось. Самое верное, на что он надеялся больше всего, оказалось ненадежным. И он написал в канцелярию войскового наказного атамана донесение о тревожном положении на севере области и просил князя Одоевского-Маслова прислать сотню казаков. Своим же людям он купил несколько охотничьих ружей и на днях строго-настрого наказал Андрею охранять хозяйство.

— А кончится вся эта кутерьма, тогда свадьбу сыграем, Аленка от тебя не уйдет, — говорил он Андрею.

Андрей выслушал его, поставил охрану, но предупредил, что никакая охрана не поможет, если поднимется народ.

Яков и сам это понимал и поэтому так тоскливо смотрел на свою землю, на тучи в небе, на одинокую сороку в поле. Чувствовал он: идут, надвигаются на него тучи революции, и вот-вот разразится ураган. Устоит ли он, Яков Загорулькин? Хватит ли у него сил и уменья отвести от себя бурю? И чувствовал: нет! Слишком одинок он здесь, в этих бескрайных степях, и слишком много кругом людей, обиженных его соседями, им самим. «А тут еще Оксана вздумала защищать бунтовщиков… Куда она уехала? Зачем?» — спрашивал Яков, и его все больше охватывало чувство одиночества и обреченности. Но он достаточно умел владеть собой и сказал: «Зашатался я, как-то сразу, как та сорока на тополе. Так можно и упасть… А я должен стоять на ногах. Стоять и прямо смотреть вперед. Пусть знают все — рабочие, мужики, жена моя: не упаду я все равно! Выстою, вытерплю все и пойду своей дорогой».

Андрей вошел в кабинет, молча сел в кресло и, сняв картуз, стал вытирать потное лицо.

Яков бегло взглянул на него и понял: «На дворе — осень, холод, а ему жарко. Значит…»

— Забастовали, — подтвердил его догадку Андрей.

Яков встал, шумно отодвинул от себя кресло. «Так… А наказной молчит», — подумал он и мрачно спросил:

— Чего они требуют?

— Они скоро сами придут, — уклонился Андрей от ответа. — У них, оказывается, все готово.

— Оказывается. А ты… кем в таком случае оказался?

Андрей вздрогнул и побледнел. Яков кинул на него ястребиный взгляд, жестко сказал:

— Шляпа ты! Испугался горстки людей. Да они Цигмеи против нас! Мразь! — И, встав, зашагал по кабинету. Потом достал деньги из несгораемой кассы, бросил их на стол: — Тысяча тут. Можешь все взять себе. Или раздать своим людям. Но завод, мельница должны работать! — резко проговорил он.

Андрей отвел глаза в сторону и негромко сказал:

— Своих людей — пять человек. А разорили и обездолили вы сотни семей. Теперь вам с народом не сговориться…

Яков остановился, бросил презрительный взгляд на унылую фигуру своего управляющего и рассмеялся.

— Никогда не думал, что ты такой трус… Ну, что ж! Раз со мной не хотят сговариваться, пусть попробуют поговорить с казаками. За плетками дело не станет…

Андрей промолчал.

— Иди, Андрей. Если ты на самом деле боишься чего-то, я не неволю тебя. Можешь даже уйти со службы. Повторяю: если тебе боязно.

Андрей опять ничего не ответил и ушел, слегка кивнув головой.

— Так вот ты какой стал! — тихо проговорил Яков, когда закрылась за Андреем дверь.

Вскоре пришла делегация от рабочих. Яков принял ее запросто и подумал при этом: «Значит, вы еще слабосильная команда, раз сами идете к хозяину».

Один из делегатов, старший мирошник, был в праздничной суконной тройке и в белом воротничке. Он был человек исполнительный, услужливый, недавно взял у Андрея двадцать пять рублей для покупки коровы, и Яков надеялся на него.

— Ну-с, я вас слушаю, господа, — ласково сказал он. — Да вы садитесь, будьте как дома.

Делегаты сели у стола. Старший мирошник подал письменные требования рабочих и сел. Яков прочитал их и увидел только два пункта, из-за которых стоило разговаривать: требование о сокращении рабочего дня и о повышении расценок на двадцать процентов. Остальные пункты касались мелких нужд — выдачи рукавиц, йыла, фартуков, сапог, медицинской помощи и вежливого обращения.

— Так, — спокойно произнес Яков. — Сократить рабочий день не могу — это дело правительства. Об остальном подумаю и сообщу завтра.

Старший мирошник улыбнулся, погладил усы и угодливо сказал:

— Хорошо, Яков Нефедович, но мы просим вас подумать и о сокращении рабочего дня.