Искусство. О чувстве прекрасного – ведущие эксперты страны

Почему? Потому, что мы просто не знаем, как они выглядели на самом деле? Или вообще раскрашенное вам не столь близко?

С одной стороны, я смотрю на это, исходя из своей позиции как историка. С другой стороны, из собственного представления о чудесном. Исходя из моего представления о чудесном, действительно, я, скорей, на стороне хромофобов. А исходя из взгляда историка, я бы сказал так. Можно взять какие-то точечные фрагменты реального исторического памятника и попытаться отреставрировать их так, чтобы вернуть цвет. Основной массив трогать не надо. Так мы убьем сразу двух зайцев. С одной стороны, мы дадим зрителю представить, как мог выглядеть памятник. Потому что вот цвет, цвето-лазерные, совершенно прекрасные представления, они, конечно, дают эффект цвета. Но они, конечно, слишком яркие. А фосфоресцирующее Средневековье представлять себе все-таки не стоит.

Восстановление цвета на каком-то небольшом фрагменте позволит его увидеть, но при этом не обманывать взгляд. А если смотреть шире, мне вообще кажется, что когда мы что-то реставрируем, очень часто важно доходить не до первоначального состояния, а пытаться сохранить в предмете его слои. Чтобы, поскольку он предстоит перед нами не в том виде, в каком он родился в 1200 или 1500 году нашей эры, за три тысячи лет до нее, он прошел какой-то исторический путь, который на любой вещи оставил какие-то метки – сколы, поломки, отсутствие краски или присутствие лишней, что угодно. И сохранить в предмете эти слои очень важно. Особенно если мы имеем дело с каким-то идеологически значимым повреждением.

Совсем другой сюжет, кратко. Когда в XVI веке огромное число католических образов, будь то подобные статуи или какие-нибудь алтарные панели, атаковали протестанты-иконоборцы, они часто прицельно уничтожали самый важный элемент изображения – глаза, руки, какие-нибудь знаки власти – корону или церковного достоинства – митру епископов. Таких изображений тысячи. Вопрос – что делать, когда они доходят до наших дней и когда у реставраторов доходят руки до них. Можно, как это делалось обычно раньше, реставрировать до первоначального состояния. Мне кажется, что порой важно сохранить эти повреждения. Поскольку это не просто на них набросилось время и они частично поломались, а это результат важного исторического процесса, и целеполагание людей, которые их видели в прошлом.

Например, в Рейксмузеум в Амстердаме хранится алтарная панель с изображением семи деяний милосердия. Где масса фигур – клирики, миряне, нищие, которым помогают, узники, которых посещают, больные, за которыми ухаживают. И кто-то из протестантов-иконоборцев в XVI веке атаковал это изображение, и у многих из персонажей глаза либо проколоты, либо кончиком меча глубоко выскоблены. И когда, по-моему, в 1990-е годы реставрировали эту алтарную панель, на большей ее части эти повреждения убрали, а на части оставили и снабдили комментарием. И мне кажется, что такая дифференциация – идеальный способ сейчас проводить умную реставрацию.

Я разделяю вашу точку зрения. Хоть вы историк, а для вас сильнее, видите, красота. А я уж совсем не историк, поэтому мне важнее чувства, которые я испытываю. Возвращаясь к Шартрскому собору. Это было что-то грандиозное в первый раз. Это был почти черный камень. Это был звук органа. И это были витражи, которые на черном фоне, просто это был катарсис. Сильнейшее потрясение в моей жизни. Когда я увидел второе, что, наверное, соответствовало его истинному виду, когда он был задуман, у меня как бы его отняли. Поэтому думаю, что для меня правильнее исходить из сегодняшнего представления. Это вопрос философский. Для меня черно-белая фотография говорит намного больше, чем цветная, потому что я домысливаю. Я домысливаю этих персонажей. А цветная для меня понятна от начала до конца. Так же, как я вряд ли стал бы смотреть раскрашенную версию «Семнадцати мгновений весны».

Роль нимба на средневековых изображениях