Искусство. О чувстве прекрасного – ведущие эксперты страны

Но главное, что он не может уже делать те же самые вещи. Он делает совершенно новые. И вот так рождается второй «Крестьянский цикл», так называемый, или он еще называется «Постсупрематизм».

Это портреты русского крестьянства. Разгромленного, уничтоженного к этому времени. Потому что Малевич прекрасно знал, что творится в стране. Он сам подвергался гонению. В 1930 году он был арестован, ненадолго, правда. Его отпустили, к счастью. Но о том, что стало с крестьянством. Верней, даже не что стало, а что оно исчезло, как класс.

В 1930 году была написала статья Сталина «Великий перелом» о коллективизации. Собственно говоря, это был уже конец русского крестьянства. От него ничего не осталось. И вот Малевич пишет крестьян без лиц. Казалось бы, те же позы, те же одежды, бороды, волосы на голове, но лиц уже нет. В этом глубокий смысл, потому что нет лица, то есть нет человека уже, нет личности. Это крестьяне, лишенные уже всего. Тут вы не видите полей.

Да и рук у них нет.

Рук у них нет. Это такие знаковые фигуры. Одна из главных вещей позднего его периода называется «Сложное предчувствие», на обороте там такая надпись: «Композиция сложилась из элементов ощущения пустоты, одиночества, безвыходности жизни». И подпись: 1913 год, Кунцево. То есть 1913 годом он как бы ее датирует. Но мы-то знаем, что она написала в конце 1920-х годов. И он не мог написать дату безысходности и поставить сегодняшний день. Он отнес это к 1913 году.

Как раз, наоборот, даже царизм.

Да, это можно в царские времена. А на самом-то деле мы видим в этой картине, что крестьянин на фоне странного здания, которое, вообще-то, больше напоминает уже тюрьму.

Ну, красную, очевидно.

Да. Тюрьму при этом. Не дом крестьянский, уж точно. И конечно, в этом смысле Малевич вот так передает эту трагическую жизнь крестьянства. И он идет еще дальше. Он преображает образ крестьянина в икону практически. Вот крестьянин с крестом, а дальше мы видим такую работу, которую можно сравнить с иконой православной – изображение крестьянина на фоне креста, и икона тоже на фоне креста. То есть он уже мыслит крестьянина как жертву эпохи. Как жертву и как святого, прошедшего какой-то крестный путь свой.

Очень мощное получается искусство.

Цикл этот последний, он очень страшный. Потому что тут человек, а вот сзади домик, вообще тюрьма какая-то. Пограничный столб мы видим. Это ощущение безысходности, оно присутствует в его поздних работах постоянно. И те картины, которые он воссоздавал, он их датировал 1904 годом, 1905 годом.

И долгий период вообще исследователи не могли ничего понять. Исследователи не могли понять, что происходит с Малевичем, почему он даты такие ставит. Но все-таки, слава Богу, разобрались.

Тут соцреализма, конечно, нет, но в реализм он пытался вернуться, конечно.

Вы думаете, это просто его эволюция? Здесь нет связи с потребностью, с запросом власти?

Да. Наверное, есть и это, и есть внутренняя эволюция.

Сама живопись удивительна Малевича.

Всегда с Малевичем открываются какие-то новые аспекты, слои, горизонты.

Он не соответствовал абсолютно тем задачам, которые ставила перед искусством власть. И в общем, ничего из этого не получилось. Один его самый поздний автопортрет 1933 года напоминает человека Возрождения. Можно рядом поставить картину Джоджоне XVI века. Явные параллели, конечно, присутствуют. Каким себя воспринимал Малевич, таким большим мэтром живописи. Вот на этом его эволюция закончилась.

Мы точно не знаем все-таки, пытался ли он угодить. Пусть неуспешно. Или просто он действительно так эволюционировал. Ну, скажем, вспомнить, натюрморты Машкова[30].

Конечно.

В Третьяковской галерее есть серые, написанные в восемь слоев. И ранние. Там, очевидно, надо было как-то жить.

Конечно, здесь нет задачи служить власти. Он просто ощутил какую-то потребность показать себя, что он может и так. Что он не только квадраты рисует.

Линия развития художника в ХХ веке, как правило, – это подъем до какого-то, условно, хулиганского искусства.

Именно так, да.

А он вдруг вышел на какой-то другой уровень.

Да, а он совершенно в другую сторону пошел.

Малевич и Клюн