Но важна не только природа. Важно то, что архитектор перестает быть копировальщиком. Он становится художником. Он начинает рисовать деталь. Берет карандаш и рисует с нуля, а не перерисовывает из альбомов, которые он может купить в магазине. И вот, скажем, колонна у нас приобретает каких-то ящериц в капители. Вместо встроенной классической балюстрады у нас балясины на лестничной клетке «потекли», искривились.
Но модерн не всегда, конечно, был таким – модерн маленьких особнячков. У нас копировали французские какие-то образцы, поэтому появлялись те же самые женские головки. У них есть специальное имя – Лорелея. Это немецкий мифологический персонаж, воспетый поэтами-романтиками. И вот в томных очертаниях этих женских маскаронов, как сказали бы архитекторы-классики, находили сходство именно с этими персонажами. Но были и другие направления.
Сложно поверить, что модерн из Франции или из Германии, который мы сейчас очень любим, критики и общественность ненавидели в начале ХХ века. Писали про него: «сухой, кастрированный от традиций». То есть ему не могли простить тот факт, что он отказывается от вековых традиций.
Да, греков забыли. И поэтому в связи со всей этой критикой, в связи с теми общественно-политическими настроениями, в том числе националистическими, которые связаны с Русско-японской войной 1904–1905 года, на смену такому модерну приходит национальный, который обращается к русскому духу, к русской истории. Скажем, как в Ярославском вокзале. Но опять, здесь нет буквального копирования исторических черт. Скорее, он создает образ русской старины, такой сказочный русский терем, как будто бы сошедший не из конкретных ярославских, или московских, или каких-то еще прототипов XVII века, а с иллюстраций Ивана Билибина к сказкам А. С. Пушкина или к русским народным сказкам.
Или еще одна вещь – автор Сергей Малютин, Дом Перцовой в Москве, около храма Христа Спасителя. Очень показательно, что Малютин – не архитектор. Он художник. И именно художник смог создать такой образ, опять-таки напоминающий нам что-то русское, но при этом не копирующий ни одну буквально русскую деталь.
И после происходит отказа от европейского модерна. Появляется такая идея, что классика – это все-таки наше все. Потому что у нас классика была во времена матушки Екатерины, во времена наполеоновского похода, славные страницы русской истории. И поэтому берут такую рациональную, в общем-то, структуру. Мы говорили про гигантские окна, которые возможны, только если там будет чугунный каркас, каковой там действительно есть. Но при этом легкий классический декор навешивается, какой-то большой купол, немножко арочных окошек, немножко колонн. Эта классика дана легкими такими брызгами.
Я считаю, что да. Хотя до революции было много архитектуры, которая буквально копировала классику, тем не менее мы видим архитектуру, которая делает некоторую уступку заказчику и обществу. Типа вы хотите классику – будет вам классика, но ее будет чуть-чуть, чтоб только вас запутать, так сказать. А на самом деле архитектор в этом здании издевается над классикой. Например, колонна, приделанная к фасаду вместо того, чтобы, как положено, заканчиваться капителью, превращается в барельеф скрюченного атланта или кариатиды. Человек знающий поймет, что здесь нарушены все правила. Во-первых, если это колонна, у нее должна быть капитель, а не барельеф. Во-вторых, если это атлант, он должен быть целиком, снизу доверху, как в Эрмитажном театре в Петербурге. А вовсе не крошечный, скрюченный. И так далее. Поэтому это я называю, если хотите, модерн с классическими чертами – классический модерн, классицизирующий модерн. Историки искусства пока не определились, как это точно назвать. Разные предлагают понятия.
Конечно, ближе всего к следующей эпохе, открывающей уже модернистскую архитектуру, был модерн, который иногда называют рациональный. В нем мы видим уже практически полностью лишенные какого-либо декора фасады, вот эту самую демонстрацию на фасаде того, как устроено здание изнутри. Это офисное здание, оно состоит из множества ячеек, и множество этих ячеек мы видим на фасаде. Это здание на каркасе. У него тонкие колонны и большие перемычки, и мы видим, что все, что не колонна, не перемычка, все занято стеклом.