Искусство слушать

Я делаю то же, что и Фрейд при интерпретации сновидений. Сновидение может быть безвредным, и все же Фрейд говорит: это сновидение на самом деле означает, что вы хотите меня убить. Я делаю это при помощи других вещей. Я говорю пациенту о том, что вижу, а затем анализирую сопротивление пациента тому, что я говорю. Если особого сопротивления нет, тогда пациент это почувствует, но я отчетливо осознаю тот факт, что интеллектуализация ничуть не помогает, а на деле делает все невозможным. Имеет значение одно: может ли пациент почувствовать то, на что я указываю.

Спиноза говорил, что истина сама по себе ничего не меняет, если только она не оказывается также аффективной истиной. Это верно для всего психоанализа. Благодаря анализу вы можете выяснить, что страдаете от депрессии, потому что в детстве вами пренебрегала мать. Вы можете верить в такое до конца времен и не получить от этого ни малейшей пользы. Возможно, тут преувеличение, и некоторую пользу вы получите, узнав причину, но это похоже на изгнание дьявола. Вы говорите «это дьявол», и если повторять это на протяжении многих лет, то по причине внушения пациент в конце концов почувствует, что изгнал дьявола – дьяволом была мать, которая им пренебрегала, – и испытает облегчение, если депрессия была не слишком тяжелой. Знать, что подавляется, на самом деле означает испытать это здесь и сейчас, и не только мысленно: вы полностью ощущаете это. Подобный опыт сам по себе приносит большое облегчение. Вопрос не в том, чтобы объяснить, а в том, чтобы действительно почувствовать. Благодаря своего рода рентгену вы проникаете в глубину: вот здесь я испытываю депрессию. Если вы на самом деле это прочувствовали, то возникает идея как-то избавиться от депрессии и перейти к следующей стадии, когда вы скажете себе: «Я в ярости, ведь депрессией я наказываю свою жену». С другой стороны, пациент может быть настолько болен или депрессия – такой тяжелой, что даже это не поможет.

Предпосылки для того, чтобы стать психоаналитиком

Во всякой психоаналитической работе присутствует один важный аспект: личные качества аналитика. Первостепенным значением обладает его опыт и понимание им другого человеческого существа. Многие аналитики становятся аналитиками потому, что чувствуют себя очень ограниченными в том, чтобы достичь другого человека, оказаться связанным с ним, а в роли психоаналитика чувствуют себя защищенными, особенно если сидят позади кушетки. Но дело не только в этом. Очень важно, чтобы психоаналитик не боялся собственного бессознательного, а потому не боялся открывать бессознательное пациента и не чувствовал от этого смущения.

Это подводит меня к тому, что может быть названо гуманистической предпосылкой моей терапевтической работы. Ничто человеческое нам не чуждо. Во мне есть все. Я и ребенок и взрослый, я и убийца и святой, я нарциссичен и я разрушителен. В пациенте нет ничего, чего не было бы во мне.

Только в той мере, в какой я могу ощутить внутри себя тот опыт, о котором мне имплицитно или эксплицитно говорит пациент, только если эти переживания рождают во мне эхо, я могу понять, о чем говорит пациент, и могу вернуть ему то, о чем он на самом деле говорит. Тогда происходит что-то очень странное. У пациента не возникает чувства, что я говорю о нем

или что я разговариваю с ним свысока, но он почувствует, что я говорю о чем-то, что мы с ним разделяем. Ветхий Завет говорит: «Люби́те и вы пришельца, ибо сами были пришельцами в земле Египетской» (Второзаконие, 10:19).

Один человек понимает другого только в той мере, в какой он испытал то же самое. Подвергнуться психоанализу не означает ничего другого, кроме как быть открытым всему человеческому опыту, хорошему и плохому. Недавно я слышал высказывание доктора Бубера[19] по поводу Адольфа Эйхмана[20]: он не мог испытывать какой-либо симпатии к Эйхману, хотя был против суда над ним, потому что не находил в себе ничего от Эйхмана. Для меня такое невозможно, я нахожу в себе Эйхмана, я нахожу в себе все на свете, я нахожу в себе, если угодно, святого.

Если я подвергаюсь психоанализу, это на самом деле означает не то, что я обнаружил какие-то изначальные детские травмы, а то, что я раскрылся, что теперь существует постоянная открытость всему иррациональному во мне, а потому я могу понять своего пациента. Мне не нужно искать эти качества, они уже здесь. Однако пациент все время анализирует меня. Лучшему анализу в своей жизни я подвергся как аналитик, а не как пациент, потому что стараясь откликаться пациенту, чувствовать его, я должен заглядывать в себя и мобилизовать те очень иррациональные вещи, о которых говорит пациент. Если пациент испуган, а я подавляю свой собственный страх, я никогда не пойму пациента. Если у пациента рецептивный характер, а я не могу мобилизовать в себе рецептивности хотя бы в малой дозе, я никогда его не пойму.