Искусство слушать

Если сказать, что многие учителя – садисты, желающие контролировать учеников, это будет значительно ближе к истине, но я не думаю, что можно сказать, будто они сублимируют свой садизм; они очень прямо выражают его в формах, соответствующих обстоятельствам. Некоторые учителя на самом деле жестоко избивают детей, функционируя в системе, не предполагающей наказания за это, и никакой сублимации в этом нет. Другие просто ранят самоуважение детей, их чувствительность, их достоинство: делают при помощи слов то, что другие делают розгой. Где тут сублимация? Каждый выражает свою страсть в тех формах, которые наименее опасны в данных обстоятельствах, но выполняют в точности ту же функцию. Так что я сказал бы, что вся концепция сублимации на самом деле несостоятельна.

Многие делают что-то, от чего на самом деле хотят избавиться, но делают, думая: «Если я испытаю это в полной мере, то смогу полностью осознать и преодолеть». Однако обычно так не получается. Человек знает, в чем дело, не узнает ничего нового и совсем не получает более глубокого опыта. Я думаю, что, по сути, тут имеет место сопротивление. Такие вещи насильно изменить нельзя.

Здесь, опять же сказал бы я, анализу и практике следовало бы идти вместе. Кто-нибудь сказал бы: я прекращаю это немедленно. Думаю, это хороший способ решения проблемы. С другой стороны, иной подход – сказать: я продолжу, потому что чем больше я этим занимаюсь, тем больше узнаю о себе. Это, на мой взгляд, рационализация. Лучший путь, как мне кажется, бороться, внимательно прислушиваясь к себе: что я испытываю, ограничивая себя количественно в том, что составляет проблему, что я чувствую, отказавшись от борьбы, в сравнении с тем, что я испытаю, если сделаю догматически еще один шаг в борьбе, с тем чтобы через три месяца сдаться, потому что был не готов к таким изменениям. Другими словами, я считал бы оптимальным определенное изменение поведения с одновременным анализом меняющихся ощущений. Примерно таков ответ, который я мог бы дать, однако проблема носит настолько общий характер, что все общие ответы недостаточны, потому что их нельзя использовать более специфически. Таким образом, ответа, который был бы верен для кого-то конкретно, по сути, нет. В каждой ситуации и для каждого индивида ответ будет несколько иным, и никогда нельзя быть уверенным в том, что он правилен.

Отказ и анализ отказа более ценны, чем действие и анализ действий, касающийся того факта, что они новы. Что я испытываю при садистском опыте, мне известно. Естественно, садистские ощущения следует анализировать в полной мере; не просто говорить о садизме, а входить во все детали: что я чувствую, что это значит, какое отношение имеет к садистским тенденциям в целом? Мне кажется, что анализ был полным, но как только он закончен, вступают в действие новые факторы, что неизбежно при всяком изменении. Что происходит, если я действую иначе? Это приносит новые ощущения: я никогда не пробовал этого, одновременно анализируя.

Сначала вы можете обнаружить, что пациент, делая это, пытается в определенный момент остановиться из-за приступа глубокой тревоги и неуверенности. Это очень помогает, показывая нам, что подобное поведение – защита от тревоги. Теперь мы можем анализировать тревогу. Однако пока это происходит, тревога может не обнаружиться. В действительности это верно для всех неудач: они обычно исполняют функцию предотвращения явного проявления тревоги. Тревога не становится явной, если вы не пытаетесь ее остановить – я не хочу быть неправильно понятым. Вопрос заключается не в необходимости остановить, не в schluss[21]. Однако способность отказаться есть условие дальнейшего лечения и спасения. Я также совсем не имею в виду силовой акт. Я говорю только об эксперименте, о том, чтобы остановиться на неделю, на две – и посмотреть, что произойдет. Такой подход очень отличается от утверждения, что вы никогда не должны такого делать. Это угроза, шантаж – и никогда не срабатывает.

В общем, значительная часть тревожности, служащей базисом для развития симптома, делается видимой, открытой, только когда симптом фрустрирован. Так говорит Фрейд, и я думаю, что он в основном прав: «Аналитическое лечение должно производиться, насколько возможно, в условиях нехватки, в состоянии абстиненции» (S. Freud, 1919a, S: E., Vol. 17, p. 162). Отчасти это слишком жесткий подход, но в основном, если вы стремитесь анализировать именно то, от чего хотите избавиться, возникают существенные ограничения доступного для анализа материала, потому что вы не добираетесь до основополагающей тревоги. Вы не отвечаете на вопрос о том, какие защиты выстроили своим симптомом, какое сопротивление оказывает симптом и т. д.