Видеть снова, Европа, тебя! Видеть снова тебя! Видеть снова!Наконец я увидел тебя. Ты меня одариладолгим взглядом своим, но не мертвенным взглядом слепого —безмятежным весельем встающего утром светила.Я спустился к тебе как-то осенью с кручи небесной.Расплескался ноябрь посреди голубого тумана.Стыла Бельгия — в белое платье одетой невестой —тихий ангел печали звонил в этот колокол странный.Горн валялся в пыли, и горнист рядом мертвый валялся.Погружаясь в коричневый сон, я от боли заплакал.Я в Германии был, мрак над ней в небесах колыхался,но уже распускался в руках ее утренний факел.В снегопад я спустился на тело страдалицы Польши.Осторожно на щит приняла меня Вислы сирена
{212}.Меч усталый ее не был кровью окрашенным больше,жив народ ее, вставший с душой обнаженной из плена.Да, из всех в нашем мире однажды придуманных казнейвеличайшая казнь на безвинный народ этот пала.Пасть врага с каждым днем все грозней, все больней, все ужаснейего тело живое стальными зубами терзала.Но взгляните: он все-таки жив. Снова, кроткий и нежный,родничок его сердца забившей струею играет,обращается к жизни мечта его с новой надеждой,ночь над ним умирает, и день перед ним рассветает.И опять я летел. Средь тумана вдали закачаласьПрага, как городок в поднебесье — приветливый, дальний,и в студеном течении спящая Влтава казаласькоролевой под крыльями белой голубки хрустальной.Я увидел людей на заводах, в работе упорных;стеклодувов ее — меж тончайших прозрачнейших граней;совершенство и стройность во всем; и на землях просторных —виноградные грозди, в заре тяжелевшие ранней.А потом я с тобой повстречался: латинянка, но и славянка,шла пастушкою вдоль запевающих песню полей ты,и во лбу твоем месяц звенящий горел, точно ранка,и вливалось в уста тростниковой дыхание флейты.И сказал я: привет передай мой румынским крестьянам,что спаслись после всех испытаний и тягот суровых.Разбиваясь на брызги, нефть била под солнцем фонтаном,пробуждался свободный народ, засыпавший в оковах.О любовь, о величье, о слава! С какой теплотоюмне Румыния руку рукой своей крепкой пожала!Ты — хозяйка судьбы, ты хозяйка над вольной землею,ты засеешь ее, чтобы завтра скорее настало.Я в Москву прилетел. Льдами город был наглухо скован.Охраняла его звезд кремлевских высокая стая,и Василий Блаженный по-прежнему был коронован,в небе луковками куполов разноцветных блистая.Вот сюда из развалин войны, после скорби горючей,величавая мать навсегда возвратилась устало,и из чрева ее появился младенец могучий —бурной жизни начало и нового света начало.Я покинул ее, когда ветер повеял весеннийи под снегом зеленые рожь выпускала побеги.«Никогда еще в них, — говорили печальные тени, —большей не было силы и большей младенческой неги».И, летя в небесах, я сказал ей уже на прощанье:«Сохрани яркость красной влюбленной гвоздики навеки!»И платок бросил вниз я. На белой горящее тканиплыло сердце мое через горы, и долы, и реки.До свиданья. Планета землею в глава мне смотрела.Солнце вышло из карцера туч на просторы вселенной.Над Европой теплело, да, да — над Европой теплело…И внезапно я встал на мосту над красавицей Сеной.О виновная Франция, ты и Париж твой греховный!Кто бы смог не простить вас, хоть раз увидав ваши лица?Исстрадавшийся, раненый, слабый, несчастный, бескровный,разреши мне, Париж, в твои волосы глубже зарыться.Я очнулся и тихо сказал себе: «В путь! Я дождался,о Европа, с тобой расставанья минуты щемящей».С Нотр-Дам лился звон колокольный… И все приближалсяветра сдавленный крик, из Америки морем летящий.