Исповедь маркизы

Дело в том, что Вольтер была одержим навязчивой идеей поехать в Версаль, чтобы встретиться с королем, королевой и принцами; я знала, что он этого не добьется, но не хотела говорить ему это напрямик; я ответила ему, что питаю надежду, как и он. Вольтер меня знает; он понял по моим словам, что я его обманываю, и потребовал, чтобы я объяснилась.

— Сударь, — сказала я, — королева, Месье и господин граф д’Артуа жаждут с вами встретиться, но дочери короля и госпожа Елизавета при упоминании вашего имени осеняют себя крестом.

— А король?

— Король как примерный мещанин следует наказам своего приходского священника. Вы в добрых отношениях с этим кюре? Вот в чем вопрос.

— А как же аббат Готье? По-вашему, он нужен мне для чего-то другого? Вы полагаете, что я держу его возле себя ради забавы, чтобы любоваться его сутаной?

— В таком случае, сударь, если аббат Готье — спаситель, вы больше ни в ком не нуждаетесь.

— Э-э! Вы еще увидите! Я заранее знаю, какой прием ожидает меня в Версале. Король ничего мне не скажет, Месье скажет мне слишком много, королева будет улыбаться, господин граф д’Артуа будет шутить, только и всего.

— И вы столько хлопочете из-за подобной ерунды! О! Сударь! Я вас не понимаю.

Подобные слабости были присущи Вольтеру в высшей степени; благосклонность сильных мира сего всегда была его прихотью, и он всячески старался им угодить. Таким образом, Вольтер являлся живым отрицанием и ходячим лечебным средством от собственного учения; я говорила это сотни раз и ему, и его собратьям-философам. Он над этим смеялся, а те приходили в ярость.

— Вольтер слишком богат, — отвечал мне д’Аламбер, — чего он только не собрал в одной житнице!

В это время к Вольтеру пришел маршал де Ришелье; я хотела откланяться, но Вольтер усадил меня силой:

— Останьтесь, сударыня, останьтесь! Вы и мой герой, мой Алкивиад, я люблю вас больше всех на свете, вы мои современники. Мы все одного возраста, по-прежнему бодры и свежи; приятно вот так встречаться с теми, кого знаешь столько лет.

— Это вы с господином маршалом молоды, сударь, — возразила я, — вы сочиняете трагедии, как двадцатилетний юноша; господин маршал женится, как тридцатилетний мужчина; но я! Я бедная слепая, которая уже стоит одной ногой в могиле.

— Сударыня, вы умнее нас и, если бы вы сравнили свое лицо с нашими, то еще порадовали бы себя кокетством: вы можете себе это позволить.

К счастью, я знаю, как к этому относиться, и подобная лесть меня не трогает. Я ничего не ответила старому маршалу. Вольтер заговорил о другом. В ту пору всех занимала дуэль господина графа д’Артуа и господина герцога Бурбонского из-за одного происшествия, случившегося на бале-маскараде с госпожой герцогиней Бурбонской, которая ни в чем себе не отказывала и хранила добрые традиции эпохи Регентства.

Я не стану пересказывать эту историю; о ней еще говорят, и я без конца слышу одно и то же. Ею полны все рукописные газеты, и я уверена, что появятся сотни разных изложений ее. Принцы молоды, они веселятся; разве и мы когда-то не веселились? Несомненно одно: все они хорошо исполнили свой долг и никоим образом не запятнали чести своего предка Генриха IV; большего мы от них и не требуем.

Я оставила Вольтера с победителем битвы при Маоне и отправилась ужинать к маршальше де Люксембург, где все судачили о двух этих развалинах и хотели, чтобы я тоже о них говорила; я же хранила молчание, ведь я не сплетница.

XLVI

Вниманием Вольтера слишком злоупотребляли, он не выдержал и едва не умер от кровавой рвоты и своей последней трагедии. Троншен ухаживал за больным и спас его, но то было предупреждение о близкой кончине. Вольтер не преминул тогда прибегнуть к услугам аббата Готье, и вот еще один исторический документ, подтверждающий это. Философы готовы были от ярости грызть камни. Их патриарх, их Бог, нанес подобное оскорбление их принципам! Если бы Вольтер тогда умер, они бы заклеймили его позором: именно этого он и боялся, ибо после его выздоровления первые слова, с которыми он ко мне обратился, были:

— Госпожа маркиза, вы знаете, что я сделал. Мне совершенно не хотелось, чтобы мое тело бросили на свалку.

В тот раз больной поправился вопреки всем ожиданиям. Даже молодой человек этого бы не вынес, и, если бы Вольтер так не надрывался, он жил был бы по сей день. Вот известный документ, наделавший столько шуму: