Исповедь маркизы

«Я, нижеподписавшийся, восьмидесяти четырех лет от роду, заявляю, что, поскольку на протяжении четырех дней я страдал кровавой рвотой и был не в состоянии дойти до церкви, господин кюре из прихода святого Сульпиция, соблаговолив умножить число своих благих деяний, прислал ко мне аббата Готье, священника, и я исповедался ему; посему, коль скоро Богу будет угодно призвать меня к себе, я умру в лоне святой католической религии, в которой был рожден, и буду при этом уповать на Божью милость и надеяться, что Церковь соблаговолит простить все мои прегрешения; если же я ее оскорбил, то прошу у Бога и у нее за это прощения.

Подпись: Вольтер.

Писано 2 марта, в доме господина маркиза де Виллетта, в присутствии моего племянника господина аббата Миньо и моего друга господина маркиза де Вильвьеля».

Уверяю вас, что после своего воскрешения Вольтер страшно стыдился проявленной им паники и дорого отдал бы за то, чтобы ему позволили вырвать эту страницу из собственной жизни. Разумеется, это было невозможно, и он стал посмешищем публики как человек, который боится дьявола, после того как всю жизнь поучал, что дьявола не существует.

Пьесу Вольтера сыграли, и автор снискал блестящий успех; что касается пьесы, она была отвратительной, и ее терпели, потому что она была написана им. Увенчанный лаврами патриарх навестил меня и был столь же любезен, как в молодости. Мы пустились в воспоминания, и нам было что сказать друг другу после стольких лет! Мой друг был очень мил.

— Сударыня, впредь мы станем видеться часто, — сказал он перед уходом. — Я купил дом в квартале Ришелье и буду проводить в нем восемь месяцев в году, а в Ферне — четыре остальных месяца. Здешние люди очень добры ко мне; на улице они следуют за мной по пятам и называют меня защитником Каласа.

— Сударь, вы сделали много добра, а это стоит больше, чем блистать умом.

— Ах! Сударыня, вы тоже мне льстите. Такие старые друзья, как мы, должны говорить друг другу правду.

— Сударь, разве мы всегда платим за то, что должны?

Он ушел, посвятив меня в свои прекрасные замыслы.

Больше я никогда его не видела.

Три дня спустя Вольтер заболел, и это скрыли из-за его недавней исповеди и священников, не желая, чтобы он снова обратился к ним. Мы узнали о его смерти лишь задним числом, и аббат Миньо забрал тело покойного; он опасался затруднений и, несомненно, столкнулся бы с ними. Священник похоронил Вольтера в своем аббатстве, за что аббат и монахи подверглись нападкам.

Никто не ожидал, что шум по поводу этой кончины тотчас же утихнет. Это был взрыв, напоминавший фейерверк, от него не осталось и следа. Я какое-то время пребывала в очень сильной печали и, чтобы развеять ее, как всегда занялась чем-то другим.

И тут со мной приключилась еще одна история, а в моем возрасте это большая редкость; я хочу рассказать о ней — вероятно, она станет последней в моей жизни. Я не знаю, почему эта история мне вспомнилась, ведь она касается малознакомых людей, с которыми я поддерживала лишь поверхностные светские отношения; тем не менее это так, и с фактами не поспоришь.

Неделю назад моя компаньонка мадемуазель Санадон тихо вошла ко мне в комнату; я лежала в постели, но не спала, а размышляла о своей долгой жизни, которой не видно было конца.

Дама заговорила присущим ей фальцетом и осведомилась, намерена ли я ее слушать.

— Конечно, мадемуазель; в чем дело?

— Сударыня, там одна девушка…

— Ну и что?

— Она внушает к себе большое сочувствие и желает с вами говорить, но только наедине.

— Вероятно, это какая-нибудь попрошайка; велите дать ей денег и оставьте меня в покое.

— Нет, сударыня, эта особа ничего не просит, она прекрасно одета, но у нее грустный вид, и она плачет.

— Чем я могу ей помочь? Спросите у нее.

— Она не желает никому это поверять, кроме вас, сударыня.

— Пусть войдет! Наверное, это какая-нибудь глупая девица с каким-нибудь бестолковым ребенком; надо отдать его в приют для подкидышей: святой Венсан де Поль основал это заведение для подобных девиц, попавших в трудное положение.

Девушка вошла и остановилась у двери; я услышала частое дыхание и всхлипывания; это невольно вызвало у меня неприязнь: я не выношу чужих страданий. Я велела ей приблизиться, и она медленно подошла.

— Не бойтесь, мадемуазель… Я очень старая и слепая, но не злая.