Испытание на прочность: Прощание с убийцей. Траурное извещение для знати. Выход из игры. Испытание на прочность.

Паулиненштрассе. Штойбенштрассе. Розенштрассе. Грюнвег. Здесь, значит, я уже была — если, конечно, напрячь фантазию. Я — в биологическом смысле слова: яйцеклетка, бластула, зародышевый листок. Во всяком случае, Августа предположила, что никаких уж таких особенных мер для охраны покоя будущей матери в те дни еще не предпринималось, за исключением того, что Ц. А. снимал для нее комнату в каком-нибудь пансионе, куда на время перебирался из своего отеля и сам. Детская коляска, которую хозяин висбаденского магазина для новобрачных рекламировал в своем письме в Гольштейн как рассчитанную на многократное использование, предназначалась для Йоханнеса, да и удобный разноцветный ножной мешок из этого же письма, заканчивавшегося с национал-социалистским приветом!, также, разумеется, покупался не для нее. И газетная заметка, которую Ц. А. отправил Олимпии накануне ее отъезда в Висбаден как предупреждение не везти куриные яйца, касалась лишь постановления имперского суда по вопросу об

излишках яиц, гласившего, что отныне передача так называемых излишков яиц под предлогом дарения воспрещена и потому карается законом. Владелец домашней птицы, говорилось в заметке, не вправе своевольно распоряжаться получаемыми яйцами, независимо от того, предназначены они для удовлетворения собственных потребностей или нет. Носкость полутора несушек является предельной нормой того количества яиц, каковое разрешается использовать каждому члену семьи для домашних нужд. Если же владелец птицы передает яйца на сторону, то они расцениваются как взятые из противозаконно укрываемых запасов. Излишков яиц не существует!

 — так была озаглавлена заметка, которую Ц. А. приложил к своему письму.

Августа искала среди вилл ту, где начиналась ее жизнь. Зацепок у нее не было никаких: ни названия улицы, ни номера дома. Она знала только, что в дни ее зачатия они жили рядом с парком в каком-то из этих особняков: в угловой комнате с эркером, за семь с половиной марок, включая питание. С балкона они глядели на парк. В комнату была проведена вода, а над дверью швейцарской висел стеклянный щиток с номерами, загоравшимися, когда кто-то из постояльцев требовал прислугу. В коридорах стояли цветы в горшках, и на ужин подавали рыбу. Почему-то Августа была убеждена, что Ц. А. и Олимпия питались именно рыбой, скорее всего форелью.

Респектабельный дом? Это с какой стороны посмотреть. А с эркером здесь был каждый особняк, и во всех садах росли магнолии и сирень. Ц. А. оставил довольно неопределенное описание, которое Августа с успехом могла отнести к множеству домов. Из-за этого возникало нечто вроде ощущения родины, но оно дается тебе с трудом, согласись, чего уж там.

В Висбадене вокруг Олимпии увивались офицеры. Она сияла от счастья. Будь ее воля, она бы и вовсе не уезжала отсюда.

А после она, конечно же, стояла в ночной рубашке на балконе и, роняя слезы, махала рукою Ц. А., который, махая ей в ответ, исчезал в переулке. Когда Олимпия уехала в Гольштейн, Ц. А. потом еще долго, проходя вечерами мимо знакомого дома, глядел на балкон, за окнами которого жили теперь совсем чужие люди. У него в номере, на ночном столике, стояла фотография Олимпии: целовал ли он ее?

В Айнхаузе фотография Олимпии занимала место уже не на ночном столике, а в кабинете. Сидя один, пьяный, он брал ее с книжной полки и осыпал поцелуями. Это происходило ночью — а не утром, как в Висбадене, когда он, поднявшись с кровати, сразу тянулся к фотографии. Однажды Августа рассмотрела ее на свету. На стекле, против бумажного рта, был различим полный отпечаток губ Ц. А. Олимпия — молодая, снятая вполуоборот. Маленький рот закрыт. Взгляд устремлен вдоль линии правой руки в пол: поза, которая не отстраняет, но и не приглашает.

Рассматривая на свету фотографию Олимпии, Августа испытывала такое чувство, будто вскрыла чужое письмо. Ей вспомнилось, как Ц. А. читал в ванне «Плейбой»», как произносил монологи о прекрасных женщинах в дальних странах, как из любопытства захаживал на стриптиз, как искал спасения в виски.

Фраза «Я люблю свою жену»» была таким же фетишем, как и его поцелуй на стекле фотографии.

Августа поставила фотографию на прежнее место.

С изгиба аллеи Августа посмотрела на расположенный под горою парк. Деревья под тяжестью лепестков. Порыв ветра — и воздух стал бы в бело-розовую крапинку. Но было безветренно. Было просто тепло.

Я: обещание. Я: материальная стабилизация. Я: гарантия этой стабилизации. Наконец-то в порядочной семье будет второй сын. Но я не стала поводом для радости, я стала поводом для разочарования. Мир как сын, а еще лучше (на всякий случай) как несколько сыновей, ибо собственность достается сыну, а сын — собственности. Второй сын подстраховывал бы первого.