Испытание на прочность: Прощание с убийцей. Траурное извещение для знати. Выход из игры. Испытание на прочность.

Висбаден остался позади. В ту минуту, когда Августа собиралась со стоянки у курзала повернуть на улицу, на светофоре зажегся красный. В ожидании зеленого она прочла надписи на указателях: налево — на автостраду, направо — в сторону живописных гор Таунуса. Включился зеленый, и она повернула направо, в северном направлении.

Берлин, каким его знал и любил Ц. А.: старый Берлин. Столица империи. Ангальтский вокзал. Театр «Метрополь». Немецкий театр. Ноллендорфплац. Квартал Ноллендорф. Бар «Жокей». Хорхер. Потсдамерплац. Тиргартенштрассе. Отель «Бристоль». Унтер-ден-Линден. Отель «Адлон». Станция «Кни». Станция «Цоо». Скачки в Карлсхорсте. Скачки в Хоппегартене. Праздники (где веселье било через край) в офицерском собрании. Причины выбора этих мест: инстинкт. Сословная эстетика. Их статут.

Ц. А. никогда не жил в Берлине — бывал только наездами. В последний свой приезд (уже во время войны) он там учился на военных курсах. Ц. А. стоял в проходе переполненного вагона и смотрел на телефонные провода, то поднимавшиеся, то опускавшиеся на фоне неба.

Двадцать пять лет спустя он мог бы снова воспользоваться железной дорогой, но предпочел самолет. Объяснялось это отнюдь не тем, что «время — деньги». Кастелянша уложила его чемоданы. (А в Берлине? В отеле? Во всяком случае, Августа ему их не укладывала.)

«Зеленая неделя»[59], международный турнир по скачкам и конкуру не были причиной, истинной причиной, приведшей его в Берлин. Чтобы обзавестись какой-нибудь новой сельскохозяйственной машиной, ему вовсе не обязательно было тащиться на выставку: торговые агенты сами бы продемонстрировали машину на его полях, а лошадей он мог бы лучше разглядеть на экране телевизора. Он вообще не любил людные сборища: сутолоку, давку, галдеж, толчею. Скопления людей побуждали его постоянно держать в поле зрения запасные выходы. Ему нравилось спускаться по лестнице, на которой при желании можно было остановиться и поглядеть по сторонам. Точно так же привык он к домам и комнатам достаточно просторным, чтобы можно было походить вдоль длинного ряда предметов искусства или вдоль окон, откуда местность была бы видна с разных точек. Невозможно себе представить, чтобы Ц. А. делал покупки в каком-нибудь супермаркете или в КДВ[60], стоял в очереди в кассу, смотрел на рябь человеческих голов… Единственное, для чего он, пожалуй, делал исключение, это для дансингов и баров.

Берлин, его бары и ночные клубы все еще составляли для Ц. А. неразделимое понятие. Изысканное обслуживание, сногсшибательное варьете, заигрывание с барменшами. Ц. А. был не прочь всего этого отведать.

Администратор отеля заказал ему столик возле сцены в ночном клубе, обозначенный им, администратором, как «экстра-класс». Песенки сестер Морелли оставили Ц. А. равнодушным. Искусство пятерки австралийских жонглеров было выше всяких похвал. Негритянка же, исполнявшая танец «лимбо» и стриптиз, привела его в такой восторг, что он прямо чуть не свихнулся, и помирила его с этим Берлином, который чудился ему каким-то ужасным островом на краю света. Хоть я и сноб (лукаво признавался он Августе), но непременно приеду сюда опять. Люблю хорошеньких женщин!

Могло ли быть Ц. А. безразличным то, что произошло с Берлином? Ясно как божий день, какой Германией (и каким Берлином) пропагандировался после войны антикоммунизм в качестве заменителя национального тождества. Пока что ему это было безразлично, но косвенно — волновало. (Последствия любой перемены сказались бы и сказывались на Айнхаузе.)

Августа задает себе те же вопросы, что и Ц. А.: как упражняется в грамматике города, измененного двадцатью пятью годами, тот, кто в нем часто бывает? Каково ему в этом городе — без старых друзей и старых знакомых? (Если они еще не перемерли, то живут — глядя со стороны Берлина — за Эльбой[61].) Но Ц. А. и сам спрашивает: означает ли быть в городе своим — знать его, быть с ним заодно?

Трудности с ориентировкой. Ц. А., например, хочет пройтись до конца улицы и обратно. Заметив, что он делает это уже в третий раз, он посмеивается над собой и прикидывается провинциальным дурачком. Он совершает дальние прогулки, в основном один. Чтобы снова повидать Алекс, «Бристоль», дворец, собор[62], ему пришлось бы воспользоваться городской электричкой. Августа предложила ему прокатиться вместе, а если он хочет, то можно на ее машине или с кем-нибудь из ее приятелей. Ц. А. отказался; он удовлетворился парящими во времени и пространстве беспорядочными вспышками воспоминаний или представлениями об этих воспоминаниях, чувствами чувств. Он произносил старые названия и смаковал их на слух. Однако, когда и Августа старалась услышать что-нибудь в их звучании и допытывалась у него, что же они такое говорят сверх того, что просто обозначают, он сразу делал вид, будто и сам не придает им никакого значения — из страха быть непонятым, стать посмешищем или же потому, что, оставляя Августу в неведении, испытывал большую уверенность в себе?