Испытание на прочность: Прощание с убийцей. Траурное извещение для знати. Выход из игры. Испытание на прочность.

Иной раз вечерами он прикидывал, чем заполнить завтрашний день. Если на улицах будет не слишком людно, он погуляет по городу. Августу он возьмет с собой. Но потом он вдруг отменил не только совместные прогулки, но и прогулки вообще (как и составление планов на завтра). Он скрывал свои чувства, но действия его, хотя и косвенно, часто создавали у Августы впечатление странной перемены в его взглядах.

Он упорно не хотел замечать провинциальности Берлина, на которую ему указывала Августа. (Слишком много стариков, слишком много довоенных пальто, мещанистость.) Множество стариков, конечно, производило на него тягостное впечатление, хотя сам он любил называть себя старым и больным и уже вжился в эту роль, даже гроб для себя заказал. Он воображал, как, лысый, скрюченный подагрой, наблюдает за столяром, мастерящим ему гроб. Ц. А., загримированный под старика. Травести. (Я рождена для одиночества, я могу жить только в одиночестве. Чего как раз не мог он.) Августа наотрез отказывалась идти с ним в мастерскую смотреть на изготавливаемый или уже готовый гроб. Суеверная, как айнхаузский столяр (который отличался от нее лишь тем, что, как ни отнекивался, не мог не выполнить порученную ему работу), Августа думала, что накличет смерть Ц. А., если увидит его гроб.

В Берлине Ц. А. неожиданно вновь обрел свой подлинный возраст; это окрыляло его — и что же? В глазах Августы он и так никогда не старел. Даже знакомые ей фотографии Ц. А., кроме тех, где он был снят ребенком и юношей, не меняли этого ее ощущения. Ц. А. — человек без возраста? Вечно старый? Вечно живой?

Августе опротивело однообразие автострады. Свернув на местное шоссе, она теперь ехала через Таунус. Дорога шла то вверх, то вниз, змеилась через лес, перемежавшийся полями и лугами, и тогда по обе стороны возникали цветущие терновники и боярышники. Сразу вслед за тем дорога ныряла в новый перелесок, стелясь под пихтами и нежной зеленью распускающихся деревьев. Солнечные блики на молоденьких листочках. Здесь я могла бы сбиться с пути. На лесной дороге я могла бы сбиться с пути. Здесь я могла бы скрыться ото всех. Вынырнув из леса, Августа на одном из виражей заметила четырех коров, пасущихся на лугу. У нее было такое чувство, будто все наоборот: она стоит на месте, а коровы, как на карусели, едут вокруг нее. Ей захотелось кому-нибудь позвонить. Феликсу?

Кёнигштайн-им-Таунус. Оберурзель. Бад-Хомбург.

Автомобильное кладбище вползало на огромный яблоневый сад.

И в мозг Августы вползла догадка: а ведь всю свою жизнь Ц. А. вел двойное существование. Не он ли то и дело повторял: Можно все, нельзя только попадаться? До чего же законспирированным было это его умело организованное двойное существование! Подруги, ласки, вожделение, любовь. Но как расценить те мысли, которые сейчас ползли ей в голову: как заведомую ложь, предпринятую затем, чтобы облегчить себе воспоминания о былом, не имевшую под собой никакой почвы, потому что тесной, настоящей связи между ними никогда и не было, связи, которой она — возможно? — никогда бы и не вынесла, хотя в то же время и желала ее страстно? Или же она просто внушала себе это желание — сейчас, когда это было так легко, ибо слишком поздно и даром, бесплатно? Фаза неискренности? Какими же свойствами в таком случае должен был бы обладать гипотетический отец? Августа мигом представила себе отца, которого можно было бы тузить, кусать, щипать, хватать, обнимать, с которым, не стесняясь наготы, можно было бы ходить в сауну, которому можно было бы доверять секреты, который говорил без всякого манерничанья, считал порывы чувств вполне естественными и не вытеснял из своего сознания неприемлемые переживания, который исключал бы внутреннее лакейство скрещенных за спиною рук, который не закрывал бы уши затычками, а глаза — шорами условностей и принадлежности к своему классу, который давал бы другому расслабиться и не заводил бы его бесконечно, как часы, с которым можно было бы болтать о том о сем, перекидываться фразами, не взвешивая каждое слово и не вдумываясь в их смысл. Хватит дробить сознание на множество мелких «я». Внезапно у Августы возникло желание, чтобы об этом узнал Ц. А. О эти властные над временем и пространством желания, этот странный мир, где они обитают и где все возможно! И вдруг она поняла, что скорбь по действительному отцу, вызванная образом отца придуманного, неосознанно рождала в ней куда более сильную потребность — в брате. Ей чудилось, будто она спит и видит во сне человека, которому дает другое имя и другую внешность, хотя на самом деле отлично знает, кто это, и ни с кем его не путает.

Кому-нибудь позвонить. Я могла бы позвонить Лоре. Ей-то я и позвоню.

Вторая попытка составить мнение о Берлине.

Ц. А. попросил отвезти его в кафе «Кемпински», где за чашкой горячего шоколада и корзиночкой со взбитыми сливками (его любимое пирожное) хотел посидеть у окна и спокойно поглядеть на прохожих, заполнявших Курфюрстендамм.

Он прихлебывал шоколад, от этого ему стало жарко; он вспомнил, что утром проснулся в поту: ему приснилась война.