Испытание на прочность: Прощание с убийцей. Траурное извещение для знати. Выход из игры. Испытание на прочность.

Это была вторая фраза, не требовавшая разъяснений потому, что он и сам сказал бы так же. В общем, он принял приглашение и не успел еще вымолвить «да», как уже чувствовал радость предстоящего знакомства. Ему было жутковато при мысли, что его ждет встреча чуть ли не с целой дюжиной молодых людей и девушек, живущих неженатыми под одной крышей, жутковато было ему и от незнания того, о чем он, собственно, будет с ними говорить, но в то же время он замечал, что именно эта жуть и вызывает в нем радость.

Он вошел в старую берлинскую квартиру из шести комнат. В прихожей погляделся в подслеповатое зеркало, купленное, как и почти вся здешняя мебель, у старьевщика. Ц. А. подали тарелку горохового супа и усадили за большой овальный стол, вокруг которого стояло десять стульев. Ц. А. с аппетитом принялся за суп.

Почему в этой комнате стены совершенно голые? Ни картин, ни плакатов — верно, неспроста?

Да нет, просто в этих старых домах такие твердые стены, что гвоздя не вобьешь.

Здесь мы обычно едим все вместе, сказала Розмари Бауэр, изучавшая в университете литературоведение, а когда приходят друзья, эта комната служит нам гостиной.

А кто готовит?

Все по очереди.

Обожаю гороховые супы, сказал Ц. А. и попросил добавки. Фасолевый суп, чечевичный или картофельный — всю жизнь только ими бы и питался.

Серьезно? — спросила Розмари. Она встала подлить Ц. А. супа и ехидно взглянула на него.

У Розмари было веснушчатое лицо, всегда имевшее чуточку ехидное выражение, так что Ц. А. пришлось сделать над собой усилие, чтобы не выдать поднимающегося в нем раздражения. Ему вспомнилось, каким наслаждением было в лесу, на охоте, в час обеда поесть густого, наваристого супца из бидонов, стоящих возле разложенного загонщиками огромного костра, у которого тайно, продрогнув, отогревался он после бесконечного выстаивания в засаде, вспомнилось, как желудок, превратившийся в горячий тугой шар, источал благость, и уже не страшны были ни дождь, ни вьюга, ни ветер, и всякий раз это божественное состояние накормленного сосунка куда сильнее влекло его в постель, чем снова на охоту, — но обо всем этом говорить сейчас он не хотел. Он боялся, что эти люди обратят его слова против него.

За столом их сидело шестеро: двое заводских экономистов — Хельмут Бялас и Аксель Родиг, представленный Августой лишь по прозвищу, как Помпа, — Розмари, которая, разлив по тарелкам суп и сняв с веревки белье в ванной (Вдруг твой отец захочет в уборную), не столько ела, сколько бегала туда-сюда, Ц. А., Августа и Лора Вегенер, жившая на пятом этаже дома напротив и курсировавшая между двумя квартирами. Лора была замужем. Она работала учительницей в народной школе[75], имела годовалого сына. Вернер Кракеель, студент-медик, отсутствовал: дежурил в больнице.

Ц. А. сидел между Розмари и Лорой. Ему показалось, что Лора старше остальных: на вид ей можно было дать лет тридцать или чуть больше. Она понравилась ему. Он любовался ее круглым, широким, скуластым лицом, гладко зачесанными и собранными в хвост прямыми черными волосами. Единственное, что его несколько озадачивало, — это ее строгое черное платье: может, она в трауре? Заметив его смущение, Августа рассмеялась. Лора любит носить черное, сказала она, вот и весь секрет.

Откуда же я мог это знать? — с едва заметной улыбкой сказал Ц. А., скользнув взглядом по Лоре. Поскольку стало ясно, что Лора не в трауре, она показалась ему еще прекраснее. Он спросил, кто по профессии ее муж.

Электрик на «Боше», сказала Лора. Хотел стать физиком, но в отличие от меня получить высшее образование не смог.

Почему? — спросил Ц. А.

Лора начала с себя. Ее отец управлял франконским[76] филиалом сельскохозяйственного кредитного банка. Взгляды отца, его мышление человека с положением предопределили ее путь: гимназия, аттестат зрелости, университет. Никаких препятствий финансового или психологического порядка она не знала. Но в семье ее мужа дело обстояло иначе. Его отец батрачил и ковал лошадей в имении у какого-то гессенского помещика, мать работала там же дояркой. Муж Лоры, Герман, рос с сыновьями помещика. Вместе они ходили в сельскую школу, а с одним Герман учился в том же классе и даже сидел за одной партой. Герман, который хорошо учился, подсказывал ему на уроках. Они были неразлучными друзьями: вместе играли, вместе стреляли воробьев. По прошествии четырех лет помещик отправил своего сына в гимназию. Родители Германа были бы рады сделать то же самое, но не посмели. Им казалось недопустимым, чтобы Герман и дальше оставался за одной партой с хозяйским сыном. Денег они бы наскребли. Проблема заключалась именно в том, что они сами себе определили границы дозволенного.