Испытание на прочность: Прощание с убийцей. Траурное извещение для знати. Выход из игры. Испытание на прочность.

Августа глядит мимо Ц. А. Для нее существовало две Йоханны: первая — айнхаузская сестра, какую знал и Ц. А., а вторая — раскованная, прилежная и честолюбивая хайдельбергская студентка, Ц. А. почти неизвестная, которая среди своей хайдельбергской братии, как и вообще среди других людей, ничем не напоминала первую. Но где она чувствовала себя в родной стихии — в Хайдельберге или в Айнхаузе? В Айнхаузе Йоханна так же не докучала разговорами Ц. А., как и он не особенно заботился о том, чтобы привлечь ее на свою сторону. В глазах Ц. А. она была некоей упорхнувшей, любящей простор, деревню и природу пичужкой, с давних пор обитающей в Айнхаузе, то есть существом, от которого всерьез ничего не зависело и которое никогда не отдалялось, — так чего ради было ему тратить на нее силы? Ее одежда (приезжая в Айнхауз, Йоханна доставала ее из шкафа, а уезжая, запихивала обратно: старые, выпущенные юбки, носки, толстые гольфы, давно не модные брюки, растянувшиеся с годами пуловеры), наверное, создавала у Ц. А., обманчивое впечатление, будто Йоханна все еще маленькая глупенькая школьница, а не взрослая женщина, которой пошел третий десяток. Казалось, ей было на редкость удобно держать это старье в Айнхаузе, она даже надевала выношенные платья Августы, но поскольку Августа была крупнее, то они болтались на ней, и хотя Йоханна в них слегка мерзла, ей все равно нравилось облачаться в эти хламиды. Таким образом, вещи из своего гардероба ей нужно было привозить только по случаю каких-нибудь праздников или торжеств. Нельзя сказать, чтобы она выряжалась в старое тряпье из желания обмануть Ц. А., а это в свою очередь затем, чтобы от него что-то скрыть, например свой истинный возраст или то нетерпение, с каким она ждала, когда же Ц. А. взглянет на нее другими глазами и признает ее. Но какого бы цвета ни были ее тряпки — серого, коричневого, темно-зеленого или черного, — для Ц. А. все это большого значения не имело. Его установившееся мнение о Йоханне объяснялось, скорее, тем, что в Айнхаузе она не использовала возможности показать себя с другой, непривычной для него стороны; если же она это делала, то как нечто пустяковое, так что Ц. А., который по натуре был человеком нелюбопытным, даже внимания не обращал, а если и обращал, то лишь самое беглое, на что потом Йоханна жаловалась Августе. Хотя Августа и могла объяснить ей, почему Ц. А. считал второстепенным и пустяковым то, что было для Йоханны важным, де́ла это не меняло. И если затем Йоханна во всех подробностях рассказывала ей (в отличие от Ц. А., которому она лишь смутно намекала) о том, как они бойкотировали лекции, гуляли на вечеринках и ездили по уикендам в Шварцвальд кататься на лыжах, то Августа была не прочь поговорить с нею обстоятельно, даже поделиться своими воспоминаниями и опытом (правда, на лыжах она не каталась), и все же она оставалась для Йоханны слушателем запасным и, собственно, не тем, кто ей был нужен. И так получалось, что, за исключением доверительных разговоров сестер, все, что высказывала Йоханна в Айнхаузе, говорилось ею только в расчете на Айнхауз. Йоханна проводила четкую грань между собой и домашними, и, когда сестры ссорились, Августа чувствовала это на себе. Может, затевая ссору абсолютно на пустом месте, Йоханна бессознательно хотела наказать Августу за то, что в Айнхаузе та пыталась не подчиниться и не подчинялась его уставам, чего сама она не могла — ни сейчас, ни прежде? При этом Ц. А. никогда не был причиной их ссор.

Когда у них бывали стычки, верх брала Йоханна, младшая. Августа боялась ее выпадов, так что уже в начале ссоры предпочитала уступить то, что Йоханна все равно бы присвоила себе. Тем не менее было бы преувеличением утверждать, что Йоханна была сильнее именно поэтому. Дело просто заключалось в том, что Августа сознательно держалась с Йоханной осторожно. Прежде всего она хотела таким образом оградить себя от ее оскорблений. Она делала вид, будто Йоханна ей совершенно безразлична. Но она вовсе не мешала Йоханне принимать ее осторожность за равнодушие, хотя как раз оно-то и служило предметом обвинений и нападок младшей сестры.