Испытание на прочность: Прощание с убийцей. Траурное извещение для знати. Выход из игры. Испытание на прочность.

Августа поблагодарила Ц. А. за поездку.

Укрывшись пледами, они сидели на террасе; летучие мыши носились над лугом вокруг столба мошкары.

Ц. А. сказал: Послушай, я вовсе не хозяин Айнхауза. Я лишь управляю им ради Йоханнеса. Я принял поместье от отца и управляю им честь честью, чтобы передать его дальше по наследству.

Августа рассмеялась: Ц. А., можно подумать, ты сам к себе нанялся на работу!

Опять вы ссоритесь? — воскликнула Олимпия. На воздухе-то как чудно! Наслаждайтесь этими последними вечерами, скоро уже так не посидишь.

Ладно, возможно, ты права, сказал Ц. А., после того как Олимпия ушла смотреть по телевизору программу новостей, но я не эксплуататор. Развитие человека, его свобода, его достоинство в условиях свободы — вот что главное. Каждый должен сознавать свою ответственность как перед другими людьми, так и перед чужой собственностью. Это не менее важно и так же настоятельно, как и свобода.

Ну что же, будем последовательны? — спросила Августа. Она сильнее закуталась в плед: ей было холодно.

А разве я не последователен? — отозвался Ц. А.

Нет, сказала она, ты сам себе противоречишь. Ты говоришь о свободе человека, стало быть, о свободе всех людей, но на деле имеешь в виду далеко не всех. Вот ты сказал: свобода конкретизируется в собственности, то есть в собственности отдельных лиц, а точнее — в частной собственности на средства производства, ограниченной узким кругом людей. Значит, эта твоя свобода никак не может быть свободой для всех. Вспомни-ка: на столе в зеленой гостиной валяется открытка, которую прислали из Румынии какие-то ваши друзья…

Это вовсе не какие-то друзья, перебил ее Ц. А.

Знаю, я прочла подпись.

Они там на охоте.

И об этом я прочла, сказала Августа. А еще я прочла, насколько грустным кажется им народ в Румынии, как погрустнели люди с тех пор, как у них отобрали собственность.

Друзья знают, что пишут, они там уже второй раз.

На охоте, сказала Августа.

Да, на охоте.

Ц. А., если б твои друзья и впрямь были такими знатоками, они бы понимали, что грустными могут быть от силы полсотни семейств, так как в Румынии больше и не наберется людей, обладавших тем, что у них можно было отобрать. Правильная арифметика?

Ты там хоть раз была?

Нет, но я знаю таблицу умножения.

Ц. А. закурил новую сигарету.

Спрячь открытку подальше, сказала Августа. Мне стыдно, что она валяется у нас на видном месте и всякий, кто пожелает, может ее прочесть.

У нас? — хитро переспросил Ц. А.

Ладно: у вас.

Но отнюдь не каждый вхож в зеленую гостиную.

Да, этим вы мне еще неприятнее — ты и твои великосветские друзья, которых ты зазываешь в гости.

Ц. А. наморщил лоб.

Пойми же наконец, сказала Августа. Связывая понятия свободы и собственности, ты фактически разграничиваешь их, ибо не все люди, за которыми ты признаешь право на свободу, имеют что-либо в своей собственности, а вместе с тем, навешивая на частную собственность ярлык неприкасаемая, ты лишаешь неимущих всяких шансов. Так ты находишь себе оправдание, ибо твои слова означают, что существующий порядок вещей вполне хорош и посему должен оставаться таковым и впредь. Но в какой мере свободны твои доярки или трактористы? Если выяснится, что на ферме делать им больше нечего, потому что ты рационализировал производство, ты их уволишь. Они будут свободны, точнее, будут вынуждены убираться на все четыре стороны. И вот что самое скверное: уволив их, ты будешь даже последователен в своих действиях, потому что, как ты сам только что сказал, несешь ответственность за судьбу поместья. Ты обязан заботиться о рентабельности хозяйства, чтобы оно таким же крепким досталось следующему поколению.

Я доволен нашими беседами, сказал следующим вечером Ц. А. Они вселяют в меня бодрость, что ли.

А в меня нет, ответила Августа. Ничего они не проясняют и ни к чему не ведут. Каждый из нас говорит, слушая только себя. Мы просто убиваем время.

Ц. А. выдвинул вперед подбородок и, погладив рукою челюсть, сквозь зубы спросил: Кто мы с тобой: друзья или враги? (Я докажу ей свой авторитет.

)

Августа лишь взглянула на него. Выражение его лица должно было внушить ей ужас, все это она уже знала, но для полноты эффекта чего-то все-таки не хватало: Ц. А. полагалось еще испытующе поднять левую бровь. Августа подождала. Он и точно в следующий миг поднял бровь и медленно, внятно, выделяя каждое слово, процедил: Знай же, врага я в своем доме не потерплю.

Августа встала и ушла в дом. Она хотела узнать по телевизору новости, однако Олимпия, сидевшая у камина, сказала: Не надо, не включай. Сил больше нет смотреть про этот Вьетнам. Сядь-ка сюда.

Августа села возле нее.

Олимпия спросила: Вы что, поссорились?

Нет. Ссорой это не назовешь.

Из черновика Августиного письма в Айнхауз к Ц. А.: