Испытание на прочность: Прощание с убийцей. Траурное извещение для знати. Выход из игры. Испытание на прочность.

Ты говоришь, что мысленно мог бы пойти на компромисс, на деле — нет. Как же мне быть? Ту, какая я есть, ты меня не приемлешь. Я страдаю оттого, что своими поступками и мыслями не могу добиться твоего, хотя бы молчаливого, одобрения. Вот и получается, что я восстаю против тебя. Все, с чем ты не согласен, ты во мне отвергаешь. Ты никак не хочешь смириться, что у меня своя дорога, своя, иная, чем та, которую ты все еще упрямо пытаешься мне навязать.

Ц. А. выкраивал время. Он избегал Августу. Пощечина собственной недоступностью. Второе проявление его попытки утвердить свой авторитет.

В те дни Августе казалось, что она видит Айнхауз в последний раз. Но это не был последний раз, это было всего лишь давнее ощущение. Если раньше в последние разы ей чудилось, что предметы под ее взглядом приближаются вплотную или что дома и дороги, искажаясь, точно в кривом зеркале, съеживаются, то сейчас она испытывала такое чувство, будто играет не ту роль не в том фильме и все, что она говорит, другим как-то не очень понятно. Даже теперешние сны (а снился ей Айнхауз) казались отстраненными; потеря красок; обрывки фраз.

Фрагмент сна: посреди морем разлившегося тумана возвышается Айнхауз — светлые окна в лунной ночи, где-то далеко-далеко. Обеими руками она держится за железный прут перил и смотрит на усадьбу. Посреди тумана возвышается шарообразное дерево.

Фрагмент сна: она находится в отведенной ей комнате, но стул стоит под столом, стол — под кроватью, а кровать задвинута под шкаф. Окна на потолке, одно из них отворено. Схватившись за голову, она садится на пол. Вы что, место экономите? — спрашивает она. Как же мне тут жить? К ней подсаживается Ц. А. Он пожимает плечами. Ты же всегда этого хотела, говорит он, ведь все в нашем доме казалось тебе слишком громоздким. Я устал, говорит он печально и кладет ей голову на плечо. Она говорит: Казалось громоздким, а теперь стало вообще каким-то гигантским.

А ты попытайся привыкнуть, говорит Ц. А. Он стонет. Она в отчаянии ломает руки и вылетает сквозь окно в потолке.

Фрагмент сна: по твердому снежному насту она подходит к дому. Кругом все видно, на небе сияют луна и Млечный Путь. Она садится и глядит на дом. Затем ложится на снег, несколько раз перекувыркивается и, как на коньках, бежит к рощице.

Фрагмент сна: хотя она не заталкивает брата под лед, но и не помогает ему выбраться из проруби.

Она падает в лестничный проем. (Разобьется ли она насмерть?)

За столом Олимпия всячески старалась оживить беседу, как бы опасаясь любой продолжительной паузы. Ц. А. выслушивал ее очень внимательно и лишь изредка вставлял какое-нибудь замечание. Зато слова Августы нарочито пропускал мимо ушей. Тем не менее он тщательно фиксировал все, что она говорила; он ловил оттенки ее голоса — не для того, чтобы обратить их против нее, а просто чтобы принять к сведению. На душе у Августы была безысходная тоска. Давай продолжай в том же духе, мысленно говорила она ему, тем скорее наступит развязка. Вот мы уже друг другу и безразличны. Но в этих мыслях звучал и страх.

Ночью накануне ее отъезда в Берлин они случайно встретились на лестнице. Августа шла вниз, а Ц. А. со стаканом виски поднимался к себе в спальню, где, как обычно, все уже было готово: постелена постель, зажжен ночник, приотворена дверь в коридор — чтобы он не заблудился в темноте, если вдруг не сумеет отыскать на лестнице выключатель. Нетвердо держась на ногах, он загородил ей дорогу, встряхнул головой, чтобы не двоилось в глазах, притянул Августу к себе и поцеловал. Я люблю тебя, сказал он, но… я старый человек. Он круто повернулся, стараясь пройти остаток лестницы как можно увереннее. Больше он не оборачивался.

Августа села на ступеньку и подперла голову руками. Немного погодя наверху хлопнула дверь, потом еще одна. Она знала, что дверь, хлопнувшая второй, вела из его спальни в кабинет и что теперь он сидел там, размышлял и что-то записывал. (Я не хочу ее терять — тире. Я — старый, больной — люблю ее, ненавижу ее — человек. Тире. Человек. Тире. Не понимаю ее.)

Боже мой, подумала Августа. Она встала, неторопливо спустилась вниз и вышла на улицу. Айнхауз тонул во тьме под деревьями. Окно кабинета глядело на другую сторону. (Не подверг ли я тебя чрезмерному испытанию, сын мой? Прииди в объятия мои

— он пробует этот жест, простирает руки. Ему нравится эта поза. Взгляни, говорит он, но, сообразив, что слишком уж явно это смахивает на притчу о блудном сыне, зачеркнул слово сын и написал поверх него дочь. Теперь уже не сын, а дочь грозила благополучию дома.) Августа услышала, как на церкви пробили часы: два. Она повернула назад. Когда она подошла к дому, темным было и окно его кабинета.

На следующее утро он не показывался. Не появился он и к обеду. Около трех Августа пошла его искать и обнаружила за письменным столом.