Испытание на прочность: Прощание с убийцей. Траурное извещение для знати. Выход из игры. Испытание на прочность.

Количество накопленного в мире стратегического оружия. Уловки, к которым прибегает пропаганда всех стран. Американская военная машина. Торговля оружием. Опасность и расходы, связанные с производством нейтронных бомб, ведь оно рентабельно, только когда бомбы изготовляют огромными партиями. Ему известна толщина брони на новых танках, число боеголовок на атомных подлодках. Ему известно, как часто отказывают и будут отказывать компьютеры в системе раннего оповещения НАТО. Марцин говорит серьезно, без пафоса.

На Базиля это производит впечатление.

— И всему этому должно воспрепятствовать европейское движение? — задает он вопрос.

— Да, — отвечает Марцин, — движение, которое нуждается в поддержке каждого человека — и вас, и Боде, и любого.

— Это я понимаю, — говорит врач. Он задумчиво склоняет голову набок. — Хотя я многое усвоил из того, что вы здесь рассказали, одно мне неясно, и я прошу разъяснения.

— К вашим услугам, мсье.

— Вы один из активистов движения? — спрашивает Базиль. — Но вы ведь не генерал. Не политик. Вы писатель, верно?

— Это моя профессия.

— Но почему, мсье Марцин, вы рассуждаете как какой-нибудь генерал? Я услышал от вас такие слова, как «поле боя» и «процент смертности», услышал, как хорошо вы обо всем информированы. Я уверен, мы оба не будем спорить, что во главе иных мировых держав стоят безумцы. Но, мсье, почему вы ничего не говорите о простых людях? Об их надеждах, разочарованиях, жизненных планах, а не о зонах поражения, где уровень радиации составляет столько-то и столько-то единиц? Почему вы говорите не о рождении и о смерти, а о техническом превосходстве немецких танков? Вы же поэт, верно? Почему вы говорите не о людях, а о потенциалах? Почему вы говорите не о земле, а о суверенитете и сферах влияния?

— Потому что земля теперь именно такова, — объясняет Марцин. — Мы хотели бы, чтобы мир был другим, но мы должны понимать, каков он есть на самом деле.

— Как он может стать другим, пока мы не научимся говорить о нем по-другому? — продолжает задавать вопросы Базиль. — Каков он есть, мы узнаём ежедневно без вас. Но если вы хотите вовлечь людей в массовое движение, вы должны говорить не о том, что каждому хорошо известно, но о самом важном: о том, чего каждый желает, — о жизни, и о том, чего каждый страшится, — о смерти.

Боде поднимает салфетку с колен, аккуратно сворачивает и кладет возле своей тарелки.

— Разве не нужно, — спрашивает он, — опровергнуть аргументы, которые распространяют приверженцы политики с позиции силы? Но чтобы их опровергнуть, надо ведь их знать?

Базиль поднимает свой бокал, разглядывает вино на свет. Медленно его выпивает.

— Аргументы? — переспрашивает он. — Дорогой Боде, во всех сказках противником человека всегда выступала смерть. А сегодня человек стал самым рьяным помощником смерти. Какие тут еще нужны аргументы? Рассказывайте сказки, если хотите, чтобы вас поняли и за вами пошли. Я допускаю, что ваш друг Марцин искренен и не пожалеет усилий. Но как бы это не вылилось в пустые политические прения! В результате смерть будет сведена к некой статистической величине. В таком виде мы в нее давно уж не верим. В цифровом выражении она не внушает ужаса. Это весьма характерно для эпохи Гитлера. И, простите, именно вы, немцы, сделали в философии это открытие. Вы подарили миру категорический императив и затем его полную отмену. Движение, которое вы представляете, мсье Марцин, не будет ли служить оправданием бездействия? — Врач со вздохом откидывается на спинку стула. — Я, наверное, выпил слишком много вина, мсье, простите, если я вас оскорбил.

Марцин по-прежнему сдерживается. Он говорит:

— Поверьте, вы никого не оскорбили. Но мир, каков он есть, к сожалению, не принимает в расчет отдельных людей. Речь идет о группировках, о блоках.

— Вот то-то и оно, — подхватывает врач, но уже без прежнего интереса. — Как может мышление, оперирующее лишь множествами да группировками, удержать в поле зрения отдельные жизни?

Он поворачивается к большому столу, где снова начинают хлопать в ладоши.

Одна за другой в потолок летят пробки шампанского, попадают в бумажные гирлянды.

Молодая женщина из кухни вновь появляется в зале. Боде рассматривает ее и находит довольно страшненькой. Короткие черные волосы свисают на лоб ровной челкой, плечи угловаты, сутулы, лицо небольшое, с резкими чертами, с густыми бровями и острым носиком.

— Вы ее знаете? — спрашивает Базиль. — Нет? Мадемуазель Гуффруа, здешняя судомойка. Мне сказали, что у нее сегодня день рождения.