Испытание на прочность: Прощание с убийцей. Траурное извещение для знати. Выход из игры. Испытание на прочность.

— Я и не представлял себе, что может быть такая красота.

Боде возражает:

— А Тарринг?

Марцин глядит на море. Да, Тарринг, конечно, очень приятен, там все как было; теперь у него там домоправительница, а пенсионер из Верхнего Тарринга приходит ухаживать за садом.

Они спускаются на пляж.

Марцин восторгается меловыми скалами, пробует рукой воду в бухте. Слишком холодна, на его взгляд. Камни на берегу ему очень нравятся.

— Каменистые пляжи, — утверждает он, — гораздо гигиеничнее, чем песчаные.

Боде со всем соглашается.

Нет, подниматься на скалы Марцину неохота. Старые бункера его не интересуют.

Потом они сидят на молу.

Взгляд Марцина устремлен за горизонт, он жмурится, замечает:

— Если глядеть вдаль неотрывно, можно позабыть обо всем. Здесь невозможно себе представить, что миру грозит опасность.

Предложение Боде поселиться у него в одной из комнат трактира Марцин с удивлением отклоняет: он уже снял номер в гостинице «Реле де Даль», еще вчера вечером, он поздно приехал из Парижа. Не интересно ли Боде узнать, что Марцин делал в Париже?

— Разумеется, — торопится уверить его Боде.

Так вот, он завязал контакты с французскими писателями и адвокатами. Дело, кажется, пошло на лад. Боде перебивает его:

— Контакты с какой целью?

Марцин оживленно разъясняет:

— Движение в защиту мира — это великое движение. Тут потребуется каждый. И ты тоже.

— Ага, — говорит Боде. Наконец-то дошли до дела.

Разве Боде не считает сохранение мира самым важным делом на свете?

— Безусловно, — отвечает Боде. — Целиком и полностью. Таким важным, что тут уж не будешь особенно выбирать, с кем вместе ты за него выступаешь.

Они медленно бредут от мола, проходят автостоянку, поднимаются к центру деревни. У гостиницы Марцин приглашает Боде с ним пообедать.

Боде отказывается. Он не привык есть среди дня. Вечером он все равно придет в гостиницу, там будет праздничный банкет — последнее воскресенье сезона, традиция. Вот и представится случай продолжить разговор. До вечера пусть Марцин его извинит.

Все еще сомневаясь, не сон ли это, не игра ли воображения, Боде вернулся в свой трактир. В желтом полуденном свете сидел на террасе. На столе перед ним литровая бутыль красного вина, стакан.

Наливая себе вино, он размышляет: если такие, как Марцин, берутся защищать мир, может быть, опасность, угрожающая всем нам, не так уж велика?

Наливая второй стакан, он мысленно делает предположение: видно, бороться за мир сейчас вошло в моду. Моды меняются.

Наливая третий стакан, он вспоминает: разве в то время, когда он, Боде, покинул республику, Марцин не переменился, не обратил свой взгляд внутрь, не перешел с левых позиций на какие-то иные? Разве он не начал тогда писать о любви, не собирался воспроизвести метаморфозу ландшафта, в позитивном, разумеется, смысле?

После четвертого стакана слово «позитивный» колотится у Боде между висками, из трактира появляется Марианна, на ней темно-зеленое платье, она бесшумно подходит к нему и говорит: «Ты не должен отказываться! Это такое движение!»

И тут Боде замечает множество людей, спускающихся от поселка к морю. Колонна за колонной бурлят между домами, над головами идущих пляшут транспаранты с призывами к миру. С белым знаменем в руках перед толпой шагает Марцин в белом костюме, шагает в ногу со всеми; толпа вливается в бухту, заполняет ее целиком, описывает широкую дугу вслед за Марцином. Его шаг становится все тверже, все четче; каблуки его белых, «мирных», туфель громко стучат по камням, он выбрасывает вперед ногу, как на параде, не сгибая колена; те, кто следуют за ним, повторяют все его движения. Стук каблуков волнами откатывается назад, пока последние, выплывающие из улиц демонстранты не ощутят его внутри себя — стаккато мира! Вся эта мирная рать поднимается, печатая шаг, по широкому скату на набережную, заполняет автостоянку, подтягивается, выравнивается, маршируя на месте вслед за Марцином, который задает ритм, размахивая белым флагом. Наконец он воздевает его вверх, в небо, и топот тысяч ног смолкает. Шурша, скользят вниз транспаранты. Марцин делает четверть оборота, все остальные с грохотом поворачиваются вслед за ним. Он приветствует скалы своим флагом. Он приветствует старые бункера. Он склоняет перед ними белое полотнище. В наступившей тишине запевает ломкий мальчишеский голос. Остальные подхватывают, сначала тихонько, потом, ободренные поддержкой стоящих рядом, все громче и громче; звонкий женский голос несет мелодию над шеренгами, мощно звучит хорал, он взлетает к скалам и, оттолкнувшись от их стен, опускается к морю: «Возблагодарим господа…»

Солнце низко опустилось над головой спящего на террасе. Тени от ножек стола совсем заползли внутрь ножек, скоро они начнут вытягиваться с другой стороны.

Боде откинулся на спинку стула, свесил голову набок, руки его болтаются, он тяжело дышит, рот открыт.

— Проснитесь, мсье, — будит его чей-то голос. — Красное вино в полдень? У вас неприятности?

Боде ослепленно мигает со сна.

Прямо перед ним, опершись на стол, стоит Базиль.

— Как вы себя чувствуете? — озабоченно спрашивает он.

Боде выпрямляется.