Испытание на прочность: Прощание с убийцей. Траурное извещение для знати. Выход из игры. Испытание на прочность.

Но при всем при этом большой мир находился где-то в дальней дали, а свой собственный мирок был в порядке. Все, что было не в порядке, считалось табу. Болезни считались табу. В доме так же не полагалось болеть, как и держать собак. Собак дрессировали, но быть в доме им не полагалось. Докучливость была табу, а задавать вопросы означало быть докучливым. Вопросы в большом количестве зачастую приводили к нервным потрясениям, от которых невозможно было оправиться до конца, потому что вследствие одних потрясений лишь возникали другие. Политика была табу. Политике в доме не было места. Коммунизм же был вообще за гранью табу, само слово это никогда не произносилось и воспринималось как нечто сатанинское, инфернальное. Бертольту Брехту, этому красному сатане, Ц. А. закрыл всякий доступ в дом. Но поскольку болезни, нервные потрясения, последствия нервных потрясений и политика все-таки в природе существовали, то на книжных полках в комнате Августы стоял несуществовавший Брехт, и Ц. А. тайком брал его почитать. Он читал нечитаемое, читал и восхищался тем, что себе запрещал. Он прочел несколько пьес, стихи, прочел «Легенду о возникновении книги «Дао Дэ-Цзин» на пути Лао-Цзы в эмиграцию»[31] и без колебаний назвал ее своим любимым стихотворением. Он понимал, насколько это лучше опусов провинциальных рифмоплетов, которые встречались в газетах: ода лесному ореху или элегия о дерзновенном подснежнике — скромная героическая жизнь, ах, среди морозов и снегов. Ц. А. считал заслугу брехтовского таможенника равной деянию Лао-Цзы, воображая себя при этом мудрецом на быке.

Эники-беники ели вареники или раз, два, три, четыре, пять — вышел зайчик погулять. Майер-Мюллер-Шульце-Шмидт, выходи, тебе водить: в дом ко мне не заходить! Мифы, звучащие в тоне строгих указаний.

Августа была не слепая, а Ц. А. не производил впечатления человека, который понуждает себя, испытывает неловкость или не ведает, что творит, когда, очаровательно улыбаясь, брал руку герцогини, в девичестве Шефер, целовал ее и долго, словно некий экзотический плод, держал в своей ладони, одновременно ища глазами интересных для нее собеседников, после чего подводил ее к столу — если нужно было показать, что в иерархии гостей она занимает высшую ступень. (Место, достававшееся ей, как правило, и без всяких условностей.) За столом он занимал герцогиню беседой с тою же безупречной светскостью, с какой целовал ей руку. (Майер-Мюллер-Шульце-Шмидт.)

Ц. А. знал, каковы отношения внутри его родственного клана и в других семьях рыцарского сословия. И Августа тоже знала, потому ее бесили эта игра в прятки и двойной, тройной подтекст в словах Ц. А., когда он говорил: Мезальянсов у нас не бывает — фраза, в которой от бесконечного повторения смысла не прибавлялось.

Young ladies are to be seen but never to be heard

[32] была единственной фразой, утратившей свою истинность на все времена. Непреложное правило было нарушено, когда Августе исполнилось семнадцать. Ц. А. прямо-таки остолбенел, выяснив однажды, что Августа, этот годами программировавшийся компьютер, которому полагалось в один прекрасный день начать по команде исправную службу, вдруг взял да и не сработал. Шарада под стеклянным колпаком не обходилась без участия Августы. Я целую руку баронессе. Я целую руку княгине. Я целую руку Олимпии. Я целую руку пастору. Я целую, целую, не вижу кого, но целую. Навык, тренировка и беззаветно любящие, терпеливые, самоотверженные родители за несколько лет сделали детей изысканно воспитанными, послушными созданиями, прилежными калеками в полосатых носочках, лакированных туфлях и нейлоновых чулках. Я целую руку Олимпии утром. Я целую руку Олимпии вечером. Я целую руку тетушкам, двоюродным бабушкам, генерал-лейтенанту. Собранность. Отточенность движений. Я отступаю на шаг. Я ухожу. Я промолчала.

Так она функционировала. Для немых жестов этого было достаточно. Однако ритуал требовал не молчать, а говорить запрограммированное еще с детства да, но тут она отказывалась подчиняться.

Любовь на словах. Проверка любовью. Называние и описание любви. Ритуал, которого нельзя избежать. Покорность любви. Формула смирения.

Ц. А. спрашивал Августу, сильно ли она его любит.

(Отец мой, я люблю вас больше, чем дано изъяснить словами, неизмеримо сильнее, чем любят свет, воздух и свободу, люблю вас неизмеримо больше всего того, что слывет редкостным и драгоценным. Дух мой нищ, язык нем, отец мой.)

В семнадцать лет Августа ответила отцу, что ее от него тошнит.