Испытание реализмом

Можно с уверенностью сказать: Юрий Поляков как человек-концепт – феномен законченный, самодостаточный, приспособленный не столько для обозначения конкретного лица, персонажа своего романа или описанной им ситуации, места или явления, вполне узнаваемых современниками, сколько для обозначения характеристик некого знака, символа, определенных качеств, событий и человеческих судеб, обуславливающих четкие коннотации. Каждая историческая эпоха выстраивает свой вариант значимых событий и порождает плеяду прецедентных имен с представлениями о качествах той или иной личности, которой это имя принадлежит. Юрий Поляков как поэт, писатель, публицист, общественный деятель является концептом литературно-художественным, публицистическим, социальным, личностным. На концепты все ориентируются. На людей-концептов тем более. Артур Шопенгауэр утверждал, что «самый распространенный вид гордости – национальная гордость» [6]. Ю. Поляков ставил и ставит острые вопросы, заставляющие задуматься над происходящим. Но он никогда не подыгрывал «новым князьям» только для того, чтобы остаться на плаву. Так, в своем интервью «Московскому комсомольцу» от 6 декабря 2010 г. «непрозападный прозаик» Ю. Поляков скажет: «Вообще в отношении к прошлому у нас торжествует антиисторизм… потому что мы пытаемся смотреть на «Аврору» с яхты Абрамовича. Для нас карточная система – кошмар, а вот для людей, переживших голод и войны, – спасение. У нас, кстати, карточки отменили в 47-м году, а в Англии – в 50-е годы».

Как и все прецедентные аналоги, феномен под именем Ю.  Поляков выполняет три функции: оценочную, экспрессивную и парольную (кодирование информации). Оценивая нравственные и духовные метания современной российской интеллигенции, или функционера, или иного представителя эпохи перемен, автор «ЧП районного масштаба» (1985), «Ста дней до приказа» (1978), «Апофегея» (1989), «Парижской любви Кости Гуманкова» (1991), «Демгородка» (1993), «Козленка в молоке» (1995), «Гипсового трубача» (2008–2012) и др. с тонкой иронией, реалистично точно, несмотря на гротеск и аллегорию, затрагивает актуальные темы своего времени. Кому адресованы поляковские книги? Какую цель ставит перед собой сочинитель этих сюжетов, помимо того чтобы заставить своих современников задуматься или… одуматься?

Нам представляется, что главным намерением писателя среди прочих было и есть – привлечь читателя в со-авторы и привести его к пониманию необходимости «аудита» человеческого в человеке и, как следствие, – переформатированию мировосприятия. Таков роман «Замыслил я побег…», который после его публикации вызвал самые противоположные отзывы: от явного негодования по поводу откровений главного героя, Олега Трудовича Башмакова, до восторгов от точного, но не фотографического изображения эпохи загнивающего социализма времен Л.И. Брежнева и начала дикого капитализма. Название, позаимствованное из стихотворения А.С. Пушкина, −

Давно, усталый раб, замыслил я побег

В обитель дальную трудов и чистых нег. –

передает настроение перестроечной волны бегства из страны, которой стали не нужны грамотные, интеллигентные люди. В романе «Замыслил я побег…» писателю удалось передать мироощущение раздавленного временем человека образованного, интеллектуально развитого, в глубине души совестливого, но не способного на решительные поступки. Он мечется между семейными обязательствами и любовницей. Перипетии «треугольной жизни» мужчины средних лет переданы простецким языком, но за этой чеховской простотой, которая не лишена тонкой иронии, нельзя не разглядеть острого ума автора, его умения тонко чувствовать нерв своего времени. Все обыденно, просто, привычно, понятно, но… Кто он, «герой нашего времени»? Отступник, потерпевший или заблудший, лишний человек? Решать читателю. Очевидно одно:

Олег Трудович Башмаков полностью проиграл времени. Эту точку зрения писатель интеллигентно, недвусмысленно сумел донести в подтексте своего романа. Вот она, правдивая, откровенная летопись перестроечного и постсоветского безвременья, которую читать грустно и смешно, но… интересно. Писатель не оставляет читателю права на равнодушное прочтение своих книг.