Испытание временем

Праздный ветер приволок тревогуИ тоской дохнул в мое лицо,Разбудил ушедшую дорогу,Голых гор вертлявое кольцо…

В голосе грусть и обида. Он смотрит в синее небо и словно шлет ему упрек. Трудно под его бесчувственным кровом.

Замелькали сморщенные скалы,Взвилась вверх сиреневая высь,И холмов зеленые овалыЧередою мимо пронеслись…

Он рассказывает об одинокой тропинке к дальней деревне, жалуется небу, тропинке в лесу, жалуется на жестокость людей:

О вершину солнышко споткнулось,

Острым краем въевшись в синью муть.Кровью брызнув, медью вдаль блеснулоИ повисло краешком чуть-чуть…Усмехнулась мглистая долина,Разметалась саклями внизу,Солнца луч вдоль зубчатой плотиныРаспылил багровую росу.Загрустила в сумраке дорогаОб ушедшем солнце и тепле,Тьма ночная — хмурая сорока —Распростерла крылья по земле.

Задремало море сном ленивым,Растянулось у подножья скал,И в истоме серебром игривымГладит берег невысокий вал.Месяц взвился и застыл, усталый,Истекая золотым огнем.Задрожал в глубинах пояс алый,Осыпая искрами излом.

— Чтоб тебе в неглубоком месте утонуть, — расстроенный, произносит Тарас. Он смахивает слезу, улыбается Мише и приказывает Яшке трогаться в путь.

Тот взмахивает кнутом и кричит, заливается:

— Эгей, лошадушки, лошадки, лошаки! Эгей, жеребцы сиволапые!

Яша оглядывается назад, кивает головой, и тачанка исчезает за высоким бугром.

Я лежу, растянувшись на траве, не то сплю, не то впадаю в забытье. Обожженное тело пылает, жар разливается шире и шире.

— Вот еще мученик! — про себя шепчет Надя. — Взъелся на парня, бандит!

Она отвязывает ведро, хочет принести воды для примочек, но Август останавливает ее:

— Посиди на тачанке, я с ним займусь. С Мишей побудь, он полчаса на одной ноге проскакал.

«Я с ним займусь», — не верит ушам своим Надя. И о Мише вдруг вспомнил. То, бывало, не видит и не слышит ничего, убей при нем человека — не шелохнется…

И воду и сундучок Август ставит на траву, окружает себя банками, свертками, рвет простыню на полосы, свертывает из них бинт и натирает его мылом. Спокойно и уверенно он делает эмульсию, смешивает мази, готовит компресс. Не спеша, мешкая, точно не страдает живой человек, спутник и друг по несчастью.

Я чуть-чуть открываю глаза и шепчу:

— Спасибо за ваши заботы.

Август накладывает на раны компресс, на ожоги тертое мыло и достает из сундучка новую льняную рубаху.

— Теперь полагается немного соснуть, — говорит он, — ничего, успеем, у нас добрые кони.

Август склоняется у моего изголовья, следит за дыханием, одну руку кладет мне на лоб, другой отгоняет букашку. Ничего нет противней паучков, хоть палкой от них защищайся. И ветер вдруг нагрянул холодный, чего доброго, дождик польет…

Он протягивает руку в сундучок за манеркой, дает мне глотнуть, и я засыпаю.

Я просыпаюсь и вижу Августа, склоненного надо мной, чувствую его пристальный взгляд на себе. Он долго сидит так, глаза, освещенные внутренним светом, горят переменным огнем; то зажигаясь, то вновь угасая. Вялые губы собрались и ожили. В нем словно проснулись новые чувства. Кто знает, что с ним?

Я поднимаю тяжелые веки, и Август тотчас встает и отходит к тачанке.

Мишка сидит за открытой тетрадью, рисует покойницу с сухим, острым носом. Надя обнимает и целует его.

— Прости меня, Миша, — шепчет она, — прости, мой голубчик. Убил бы он меня поскорей. И мне и тебе облегчение…

Он краснеет и просит ее замолчать.

— Брось, Надя, выдумывать. Какие страдания? На ножке попрыгал? Я всю жизнь на одной ноге проскакал…

Навстречу в пыли к нам несется тачанка. Озверелые кони идут вскачь. Черноволосый мужик выпрыгивает на ходу и тревожно бросается к нам.

— Что с ним? Как здоровье? — спрашивает он. — Не больно зашибли? В трех верстах остановка, ночью придем…

Август кивком отзывает его. И что-то таинственно шепчет, черноволосый его одобряет. Они жмут друг другу руки, и лошади несутся назад.

Мишка все еще рисует покойников, Надя расплетает свои русые косы. Я лежу на траве. Каждый чем-нибудь занят, одному Августу не по себе. Пробовал думать — ничего не выходит, да и, кажется, оно ни к чему. Он достает табакерку — жестянку из-под ваксы, привычным движением запускает два пальца и вдруг швыряет ее на дорогу. Он срезает длинный ноготь, лопаткой загребавший табак, и выметает из-под ногтя въедливую зелень.