История эмоций

В принципе нет ничего плохого в том, чтобы заимствовать что-то из нейронаук. Только надо погрузиться в них и читать не одни лишь книги популяризаторов, а статьи по конкретным вопросам и метаанализы, в которых сводятся воедино результаты множества опубликованных исследований. Пугаться специальной лексики не надо, ею овладеть легче, чем кажется, и второе высшее образование для этого не требуется. Даже небольшое количество времени и сил, вложенное в овладение этим материалом, окупится. Большинство историков даже не представляют себе, что такое нейронауки и насколько глубоко и широко они уже проникли в американское и европейское литературоведение и в анализ визуальных источников. В исторической науке считается хорошим тоном ругать психоанализ, и причина этого в том, что история так до сих пор и не ушла окончательно от психоистории 1970‐х годов. Но опасность заключается в другом: остерегаться нам следует легкомысленных адаптаций нейронауки. Необходимо помнить главное: эпистемология этой дисциплины функционирует не так, как эпистемология истории. В нейронауке важными категориями являются причинно-следственные отношения (зависимые и независимые переменные), а также внутренняя, внешняя и экологическая валидность. Кроме того, экспериментальные данные считаются надежными только в том случае, если эксперименты, с помощью которых они получены, были многократно воспроизведены, то есть опыт был поставлен в тех же условиях и дал такие же результаты. Поэтому в нейронауке, как и в других естественных науках, ученые привыкли к гораздо более скорому устареванию своих «истин»; не случайно Нобелевские премии вручают зачастую лишь через десятки лет после открытия. Историкам, пользующимся данными нейронаук, следует постоянно помнить о том, как по-разному течет время в этих дисциплинах и в их собственной. Например: гипотеза соматических маркеров – это действительно всего лишь гипотеза, и нейробиологи не будут считать, что мир рухнул, если она в какой-то момент (похоже, сейчас он как раз наступил) будет отвергнута. А вот ученых в гуманитарных или общественных науках, которые построили на фундаменте этой гипотезы свои многоэтажные мыслительные конструкции, ждет горькое разочарование, когда выяснится, что она неверна. Ведь в нейронауке действительно возможен только один из двух вариантов: верно или неверно. И любая другая наука, если она заимствует что-то из нейронауки, должна подчиниться этой логике. Тут нельзя сказать, что некий тезис представляет собой «точку зрения, которая мне лично кажется очень интересной», или что-нибудь подобное. К тому же подобная открытость интерпретации сводит к абсурду тот новый поиск «жесткой реальности», который, собственно и заставил гуманитарные и социальные науки обратиться за помощью к нейронаукам.

Все это прекрасно осознают члены небольшой, но растущей междисциплинарной исследовательской группы, состоящей из представителей как нейронаук, так и гуманитарных и социальных дисциплин, объединившихся, чтобы заниматься тем, что можно было бы назвать «критическими нейронауками». В настоящее время нащупываются возможные области для совместной работы; в моей книге были представлены три примера таких областей: нейропластичность, социальные нейронауки и функциональная интеграция (вместо специализации) головного мозга. Если основания, по которым выделены эти темы, действительно настолько прочны, как сейчас кажется, то это означает важные возможности сотрудничества с исторической наукой.