История эмоций

После Хильберга пришел постструктурализм, который создал иную форму дистанцирования – ироническую дистанцию между историком и объектом исследования. В последние несколько лет раздавались сетования на то, что большинство историков никогда постулаты постструктурализма не примет, потому что они работают в архивах, где источники эмоционально, осязательно и обонятельно подчиняют их своей власти. Волнение от открытия в силу его непосредственности всегда будет сильнее, чем постструктуралистские стратегии дистанцирования. К этому добавляется «ощущение Макиавелли, что он беседует с мертвыми и они „с любовью принимают“ его»[1068]. Другие возражали на это, говоря, что преобладающим чувством во время архивной работы является скука[1069]

. В любом случае никто не поспорит с тем, что историкам в принципе не повредило бы более рефлексивно относиться к собственным эмоциям, испытываемым в архивах и вообще в ходе их исследовательской деятельности. В отношении эмоциональной саморефлексии антропология намного опередила историческую науку. Отчего бы и историкам не вести своего рода полевых дневников, в которых они фиксировали бы чувства, возникающие у них при взаимодействии с источниками и написании текстов?

5. Что дальше?

Я указал лишь некоторые из областей, в которых можно будет писать историю эмоций. Перечень отнюдь не исчерпывающий. В рамках истории понятий, касающихся чувств, можно было бы изучать как изменение значений эмоций (например, страха[1070]

) на протяжении длительных периодов, так и эволюцию «немецкой эмоциональной лексики»[1071] в целом или в отдельных корпусах текстов – например, в энциклопедических словарях[1072]

. Кроме того, можно было бы изучить генеалогию национальных эмоциональных стереотипов и выяснить, например, откуда взялись представления о stiff upper lip – непоколебимом спокойствии истинного британца; о saudade – специфической португальской разновидности мировой скорби; о русской хандре – столь же сладостной меланхолии, связанной с праздностью; или о German angst – якобы повышенной боязливости немцев[1073]. Как эти стереотипы определяют представления о себе и других?

Еще один интересный вопрос для истории эмоций: что происходит с коллективными эмоциями, когда тела находятся в ограниченном пространстве близко друг к другу, по крайней мере в зоне зрительного контакта? Взаимное аффективное воздействие человеческих тел на трибунах стадиона во время футбольного матча или на съездах НСДАП пока еще даже не сформулировано как исследовательская проблема для истории эмоций[1074]

. Вообще на сегодняшний день сделаны только первые попытки сочетать исследование национализма с историей эмоций[1075]. Не написана пока и история «теплоты» в социалистических обществах[1076]. Одними социально-экономическими объяснениями, указывающими на то, что в государствах Восточного блока царил дефицит и поэтому нужна была более интенсивная и плотная социальная коммуникация, чтобы компенсировать структурные пороки системы снабжения, еще далеко не все сказано о том чувстве, которое царило на кухнях у советской интеллигенции и которое сегодня многие с ностальгией вспоминают.

Далее, почти не существует сравнительных исследований по истории эмоций, хотя специфика чувств зачастую лучше всего раскрывается именно в межкультурном или в диахронном сравнении[1077].