История эмоций

Тело: природа или культура? Эта дискуссия ведется на разные лады уже давно. В одном из недавних ее раундов историк Паскаль Айтлер (*1973) и этноисторик Моник Шеер (*1967) ответили: «Культура!» Они продемонстрировали, как «окультуренная» концепция тела, взятая из истории тела и гендерной истории 1990‐х годов может быть использована для исторического изучения эмоций. Вместо того чтобы, как это часто делалось, рассматривать тело в качестве прибежища неизменной природы и под телесной «составляющей» эмоций имплицитно понимать вневременное и культурно универсальное их измерение, Айтлер и Шеер рассматривают помещение эмоций в тело еще и как их историзацию. Культура, по их словам, вписывает себя в тело разнообразными способами:

От способностей, ограниченных возможностей или привычек, особенно усвоенных неосознанно или приобретенных сознательно путем долгих усилий, очень трудно избавиться, они буквально встроены в наше тело – в виде укороченных сухожилий, которые уже не позволяют нам легко занять и сохранять ту или иную позу при сидении; в виде повышенного кровяного давления или внезапного обморока, в виде сердцебиения или слезотечения[538]

.

По поводу логоцентризма, характерного для «лингвистического поворота», Айтлер и Шеер критически замечают:

Чувства не только культурно означаются, но также и в узком смысле материально продуцируются. Их нужно не только телесно репрезентировать, но – и прежде всего – телесно заучить, или продуцировать. […] Следить за телами в «процессе материализации» – значит пристально наблюдать за ними, принимая во внимание их постоянные, пусть даже минимальные, трансформации на уровне их конкретного и меняющегося облика […] Предполагается, что в конкретной форме тела нет ничего, что с течением времени в той или иной мере не было бы затронуто или даже сформировано тем, как с этим телом в повседневной жизни обращаются в конкретных социальных условиях: от интонации до плотности костей, от выработки инсулина до частоты дыхания[539]

.

Это, как подчеркивают авторы, относится помимо всего прочего и к той части тела, которая в ходе биологической революции была возведена в ранг абсолютно неизменной материи, предельной сущности: к головному мозгу человека. По мнению Айтлера и Шеер, «психология и нейронауки сталкивают историческое изучение эмоций вовсе не с вечными, а с современными структурами и процессами в мозгу»[540]. Специалисты в сфере нейронаук сами много говорят о «пластичности» мозга, однако эпистемологические последствия этой его изменчивости редко бывают настолько четко прописаны, как у Айтлера и Шеер. Ведь из данной констатации следует, что литературоведы, которые засовывают своих испытуемых в томограф, читают им вслух отрывки из «Анны Карениной» и интерпретируют повышающееся кровоснабжение их миндалин (на мониторе оно отображается желтым цветом) как «испуганное возбуждение», имеют дело не только с мозгами, которые эволюционировали на протяжении миллионов лет, но и с мозгами, которые являются продуктом гораздо более краткосрочных индивидуальных биографических изменений. Следовательно, репрезентативность полученных ими результатов сводится к N = 1, то есть они показательны только для данного испытуемого.

Более того, «процессы материализации» и практики вписывания культуры в тело открыты во времени и неустойчивы: