История греческой литературы Том III

Такие теории, изложенные ясным и музыкальным языком, со множеством легко запоминающихся сентенций, должны были иметь большой успех в эпоху Либания, конечно, среди тех, кто имел рабов, а не среди самих рабов. Все эти речи отражают близорукое благодушие, характерное для людей того слоя, к которому принадлежал Либаний. Сам Либаний не только не был жесток, но очень осуждал всякое проявление жестокости, вступался за обиженных и не раз проявлял гражданское мужество; низкопоклонство тоже было ему несвойственно, он спорил даже с Юлианом, отношение к которому он выразил в словах: "Человека я любил, но властителю не льстил" ("Автобиография", 121); самого же Юлиана он особенно хвалил за то, что он умел выслушивать порицания и "был настолько доблестным, что стремился победить, но, побежденный, не испытывал ненависти к победителю" (там же).

В совершенно иную атмосферу переносят читателя те речи Либания, в которых он выступает как специалист в своей области. Шумная беспорядочная жизнь школ красноречия с лекциями и пробными выступлениями, привлекавшими учителей и учеников разных школ, с состязаниями учителей и учеников, с ночными пирушками и кутежами, с встречами, проводами и переманиванием учеников, — вся эта жизнь обрисована в речах Либания так живо и красочно, что читателю кажется, будто он участвует в описываемых сценах. Читая эти речи, ясно видишь, что для Либания дороже всего; не его гражданская деятельность, не близость к императорам, не моральные проповеди, а именно эта пестрая, разнообразная жизнь ритора-педагога. Либаний принимает в ней самое горячее участие; он как старший товарищ порицает зазнавшихся, сварливых, жадных педагогов (№ 43 — "О договорах с учениками"), но и защищает их от нападок и притеснений городских властей, ходатайствует о назначении им твердого оклада из городской казны (№ 31); он защищает и себя, и других педагогов от обвинений в безнравственном воспитании юношей (№ 62), а самих юношей предостерегает от нравственного разложения, которое грозит им, если они получат разрешение участвовать в пирушках взрослых людей (№ 53); с негодованием обрушивается он на дерзких учеников, позволявших себе грубые шутки с неугодным им учителем, которого подбрасывают в воздух на ковре, причем учитель нередко падает на землю и может сильно разбиться (№ 58); чрезвычайно остроумно вышучивает Либаний ленивых учеников (в уже упоминавшейся речи № 35 "О нежелающих говорить"), за которыми надо посылать, чтобы они пришли на лекцию, и которые во время лекции читают, болтают между собой или думают о конских бегах. "Вы скорее возьмете в руки змею, чем книгу", — говорит он. В этих речах Либания немало упоминаний и о безнравственных поступках, но он говорит о них только как воспитатель, борющийся с нарушением школьной дисциплины.

Из всего сказанного легко составить себе мнение о Либании как о человеке. И в "Автобиографии", и в речах Либаний встает перед читателем, как живой. Конечно, он нередко рисуется и склонен оценивать себя слишком благоприятно.

Он не раз подчеркивает свою привязанность к семье; он не был женат и не имел детей, но остался добрым сыном и братом. В "Автобиографии" он упоминает о своих близких довольно часто и всегда в теплом тоне; ранняя слепота и последовавшая вскоре за этим смерть одного из братьев его глубоко огорчила, хотя, конечно, Либаний несколько преувеличивает свою скорбь, говоря, что он "плакал и в купальне — купался же я по предписанию врачей, — плакал и за столом" ("Автобиография", 200). У него было очень много друзей, с которыми он вел огромную переписку, но едва ли Либаний мог быть очень близок с кем-нибудь из своих ровесников; для этого он был слишком увлечен самим собой. К ученикам он, напротив, относился с большой привязанностью и вниманием. О себе как об авторе Либаний чрезвычайно высокого мнения. Бесчисленное множество раз и в "Автобиографии", и в речах он упоминает о своих головокружительных успехах, о победах над другими софистами, например, блестящей победе в Никее, когда софист, побежденный им, ушел в бешенстве, "выкрикивая всякие слова", и все боялись, как бы он, "кипя, не напал на Либания и не растерзал его" ("Автобиография", 51). С таким высоким мнением о себе, естественно, связано и большое самолюбие и обидчивость. При своем общем благодушии Либаний никогда не упускает случая сказать, как много у него завистников и как мало ценят его заслуги и благодеяния. Способный к добрым порывам и смелым поступкам, Либаний проявлял иногда унизительное мелочное самолюбие, особенно под старость. Печальным памятником этой черты его характера остались две речи (№ 2 и 4) "О том, что он не болтает" и "Против тех, кто называет его невыносимым". Они производят впечатление и жалкое, и смешное. Серьезно применяя подлинное искусство аргументации, Либаний пункт за пунктом опровергает такие ничтожные нападки, которые не должны были заслуживать ни малейшего внимания с его стороны; и в результате создается впечатление, что те, кто "называл его невыносимым", были иногда, может быть, не так уж неправы.