История греческой литературы Том III

Более того, у Фемистия (как и у поэта Квинта Смирнского [235]) встречаются выражения, свидетельствующие о таком крайнем идеализме, что они могли бы быть приняты за цитаты из христианской проповеди. В своем восхвалении философии Фемистий избегает пользоваться какими бы то ни было образами и выражениями явно языческого характера. Он постоянно называет философию "небесной" и восхваляет ее, например, в таких словах: "Если ты посмотришь сам на себя и на то, как тебе стать более совершенным [буквально — "как тебе стать лучше самого себя" — М. Г.], то тебе следует искать иного растения, не земного, а небесного, которого никто не может купить, которым никто не восторгается, но которое само по себе, сокрытое в душе, будет для тебя весьма ценно. Оно встречается редко и у немногих, ибо не слишком-то восхищаются им люди. Причина же в том, что от него не только не получишь ни золота, ни серебра, но оно даже приносит бесчестие и горе. За это люди и не ценят его" (№ 27).

Еще более тесно сочетаются языческая и христианская философия в следующем отрывке из речи "На смерть отца" (№ 20): "Ныне твое поле блаженно и счастливо, и ты ушел от нас к блаженным. Нас же ты покинул в темнице и в долине вражды, и мы не имеем никого, кто бы протянул руку нам, пытающимся выплыть и вынырнуть из тины и грязи... Приди же сам свыше на помощь сыну и внуши, блаженный, ему, преклоняющемуся перед тобой, мужество и храбрость для борьбы".

Это представление о земной жизни как о темнице, а о смерти — как о "блаженном пути" и о загробном существовании — как о "счастливом поле" чуждо язычеству классического периода.

Несмотря на эти возвышенные мысли и интерес к научным исследованиям, Фемистий был достаточно "лукавым царедворцем", переполнявшим свои речи к императорам, помимо мудрых советов, самой откровенной лестью. Такова, например, его речь № 1, носящая пышное название в духе Платона "О любви", но имевшая подзаголовок "О красе императора". Она представляет собой многоречивое и преувеличенное восхваление императора Валента, в пламенной любви к которому, пользуясь платоновскими выражениями, изъясняется Фемистий; при чтении ее становится совестно за образованного и умного автора. Таковы же речи № 8 и 11 — по поводу празднования дней рождения императоров Валента и Валентиниана: эти дни приравниваются в речах к дням великих исторических годовщин. По-видимому, идеализм Фемистия прекрасно уживался с его стремлением сохранить свое высокое положение.

К вопросу о значении ораторского искусства Фемистий, как и ко всем своим темам, подходит очень серьезно, и, может быть, только к этой теме он относится с подлинной любовью. Его оценка силы слова очень высока, В полемической речи "Против тех, кто не понял его речи о софисте", он, используя свой любимый прием — сравнение, говорит: "На войне пользуются различными видами оружия, одним для нападения, другим для защиты. Слово же — самый полезный вид оружия, более крепкий материал, чем железо, и им надо пользоваться и вместо панциря, и вместо меча" (№ 29). Он ставит перед ораторским искусством высокие задачи, считая, что оно должно создавать произведения, имеющие непреходящую ценность. "Не в том заключается красота речей, чтобы только что рожденные процветали, а более старые увядали, но в том, чтобы они в таком виде, в каком были созданы, сохранились на вечные времена" (№ 25).

Сравнивая свое искусство с искусством Фидия, который "тоже создал свою Афину не в один день", Фемистий резко выступает против ораторов, похваляющихся тем, что они могут в любой момент произнести речь на любую тему. Он, напротив, требует долгого вынашивания и обдумывания речей и с гордостью говорит: "Я в самом себе ношу прекрасные произведения моего искусства" (№ 5).

Его главный интерес сосредоточен на технике построения панегирика, о котором он делает следующее важное замечание по поводу характеристики восхваляемого лица: считая характеристику главным элементом панегирической речи, он указывает, что тот, кто говорит без подготовки, не может дать верной обрисовки характера данного лица, так как он не имел времени вдуматься в него и вынужден пользоваться готовыми формулами. Характеристика же должна быть построена так, чтобы каждый слушатель понял, о ком идет речь, даже если имя восхваляемого нигде не названо (№ 25).

Однако, примыкая в теории к учению Аристотеля о "психологической" риторике, основанной на глубоком понимании характера лиц, о которых идет речь, сам Фемистий не обладает даром этой живой характеристики; оттого ли, что его панегирики направлены к "власть имущим", или оттого, что сами эти власть имущие недостаточно ярки по характеру, но у Фемистия нет живых портретов, какие умеет иногда даже мимоходом набрасывать Либаний.

Единственные лица, которых Фемистий обрисовывает живо и остроумно, это его враги, ненавистные ему бродячие софисты и болтуны.