История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 2

Доводы казались вескими и убедили Наполеона, ибо он не мог согласиться с тем, чтобы проводить время в Лаоне, гоняясь за беглецами, тогда как в Париже можно было попытаться сдержать раздоры, восстановить моральный дух правительства и создать новые ресурсы. Он остался бы, если бы знал, что Груши цел и невредим, но, имея все основания считать его погибшим, предпочел отправиться в Париж. Так Груши, можно сказать, погубил Наполеона дважды: совершив неверные действия в первый раз и внушив опасения в неверных действиях во второй.

Приняв решение, Наполеон приказал поднять Национальную гвардию, чтобы собрать беглецов и привести их в Лаон. Командование армией он поручил начальнику Главного штаба Сульту, а Жерома, раненого в предплечье и руку, увез с собой. Он рекомендовал маршалу как можно скорее реорганизовать войска и предупредил, что вернется, как только уладит самые насущные дела. Затем, днем 20 июня Наполеон сел в карету и уехал в Париж.

В то время как Наполеон принял это опасное решение, Париж, настигнутый известием о разгроме в Ватерлоо, впал поначалу в оцепенение, а затем весьма быстро перешел к крайнему волнению. Приходившие одно за другим известия об успехе в Вандее, об обнадеживающем успехе в Альпах и о блестящей победе в Линьи внушали некоторую уверенность, и все представляли, что при содействии фортуны и умеренности удастся заключить мир. Все эти новости занимали умы до 18 июня; 19-го было тихо, а 20 июня стало известно, что Жером внезапно созвал министров, и по столице поползли сокрушительные слухи. Вскоре узнали, что он объявил членам правительства о поражении и рекомендовал спокойно дожидаться приказов Наполеона. Спокойствие было легче советовать, нежели соблюдать. Волнение достигло предела, и всеми умами завладела мысль, что Ватерлоо стало сигналом к новой революции. Ведь после возвращения Наполеона с Эльбы все думали, что если он и представляет угрозу для Франции из-за ненависти к нему Европы, то могущество его меча гарантирует безопасность. Когда же меч сломался, все заключили, что теперь Наполеон являет собой одну только угрозу и потому, чтобы угроза исчезла, должен вновь сойти с трона.

Подобное умонастроение в один миг стало всеобщим, и всякий выражал его на свой лад. Охваченные безумной радостью роялисты во весь голос заявляли, что немедленное низложение Наполеона есть необходимая для спасения Франции жертва, которая в любом случае станет в отношении него справедливой карой. Честные революционеры и молодые либералы, не желавшие Наполеона и принявшие его как единственного человека, способного защитить Революцию и Францию, видя, что переоценили его гений или фортуну, без колебаний говорили, что теперь нужно думать исключительно о Франции и спасать ее без него, если невозможно спасти с ним. Только люди, связанные с Бонапартами личной симпатией или выгодой, и скомпрометированные революционеры осмеливались заявлять, что нужно решительно примкнуть к Наполеону и погрести себя вместе с ним под руинами Империи. Некоторые из них подкрепляли это мнение доводами. Они говорили, что коль скоро ошибочно призвали Наполеона или позволили ему вернуться, то можно исправить ошибку, только продолжив усилия и сплотившись вокруг него; что для продолжения войны еще остались ресурсы и они могут быть действенны в его руках; что успешное сопротивление неприятелю возможно с ним, но невозможно ни с кем другим; что надежда договориться с Европой без Наполеона не только малопочтенна, но и химерична!

Два выдающихся человека, Карно и Сийес, разделяли это мнение. Карно думал так потому, что, прожив три месяца рядом с Наполеоном и видя его простоту, открытость, готовность признать свои ошибки, когда его в них не упрекают, и всецелую преданность стране, он в конце концов привязался к императору. Сийес по-прежнему не любил Наполеона, но судил о положении с присущей ему высотой ума и думал, что надо либо сопротивляться вместе с Наполеоном, либо немедленно сдаваться Бурбонам. А поскольку последнее было для него неприемлемо, он без колебаний заявлял, что нужно открыто и энергично сплотиться вокруг Наполеона, передав в его распоряжение все ресурсы страны.

Он в резких выражениях заявил об этом Ланжюине, которого известие о Ватерлоо весьма поколебало. Ланжюине был из тех, кого привел к Наполеону только довод об общественной пользе и кого по исчезновении этого довода ничего более к императору не привязывало. «Хорошенько подумайте о том, что собираетесь сделать, ибо кроме этого человека вас никто не спасет, – сказал ему Сийес. – Вам нужен не трибун, а генерал. Он один держит армию и может ею командовать. Свергайте его после того, как используете, и я вам слова не скажу. Но прежде сумейте его использовать, отдайте в его распоряжение все силы нации и тогда, возможно, избежите гибели. В противном случае вы неминуемо погубите Революцию, а быть может, и Францию».