История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 2

Этот труднейший вопрос и предстояло решить. Когда Наполеон вернулся из Египта, он появился в ореоле славы в противовес потерявшей уважение Директории, и ему достаточно было только показаться, чтобы восторжествовать. Когда он внезапно возвратился из России, его всё еще считали непобедимым – настолько, что искали объяснение несчастью, которое сочли мимолетным, в дурном климате; кроме того, никто тогда и помыслить не мог о другом правлении, и Наполеон получил от патриотов Франции средства для ведения второй кампании. Ныне всё переменилось. Его привыкли видеть побежденным; в его гений верили по-прежнему, но уже не верили в его фортуну; в несчастьях Франции винили его деспотизм и честолюбие, а новый кризис приписывали роковому возвращению с Эльбы. Поскольку Бурбоны сами подготовили это возвращение своими ошибками, Наполеона приняли из рук армии в надежде, что он еще сможет побеждать, но поскольку единственная польза, какой от него ждали, польза победы, исчезла, сможет ли он сохранить влияние на палаты, настроенные весьма прохладно до поражения и, вероятно, окончательно охладевшие после него? Не поглумятся ли они над неудачливым героем, как нередко поступают люди? И не лучше ли ему остаться в армии, по-прежнему его боготворящей и приписывающей неудачи предательству? Не внушит ли он во главе армии, всё еще грозной, хоть и побежденной, больше почтения, нежели один перед судом ассамблеи, безжалостной к деспоту без солдат и меча?

У Наполеона было тайное чувство, что остаться в Лаоне и заняться воссоединением армии разумнее, нежели отдаться во власть враждебной ассамблее, и он весьма склонялся к этому решению. Но мнения его окружения разделились. Одних тревожило то, о чем часто говорили его враги, – он вечно бросает армию в бедственном положении. Другие указывали, что в Париж необходимо ехать, дабы поднять моральный дух, сдержать партийные раздоры, пресечь разномыслие и сплотить всех добрых граждан в противостоянии врагу. Те, кого особенно трогало это важное соображение, привыкнув подчиняться влиянию своего повелителя и не замечая, что это влияние, еще целостное для них, на три четверти разрушено для других, хотели противопоставить его недобросовестности партий в химерической вере, что оно будет столь же действенным, как и прежде. Разумеется, в подобную минуту, среди всех волнений, в Париже была бесконечно желательна могучая воля. Но не будет ли выражение этой воли издалека, из лона всё еще обожавшей его армии, более внушительно, нежели из пустынного Елисейского дворца? Представьте, что заносчивая ассамблея захочет посягнуть на императорские правомочия: она ничего не сможет сделать с Наполеоном, окруженным солдатами; но если он окажется в Париже один, в сопровождении лишь своего поражения, она, разумеется, сможет принудить его и лишить власти.

Он предвидел такое унизительное будущее, не признаваясь в этом тем, кто участвовал в обсуждении. Почти все видели только необходимость в сильной руке и, веря в могущество этой руки, заклинали Наполеона немедля отправляться в Париж. Между тем он продолжал пребывать в своего рода молчаливом сопротивлении, когда в пользу решения, противоположного его тайным мыслям, возникли еще два довода. С одной стороны, Наполеон получил письмо от председателя палаты представителей графа Ланжюине, написанное, правда, после победы при Линьи и до поражения в Ватерлоо, но проникнутое дружескими чувствами и дававшее повод питать надежду относительно расположения ассамблеи. С другой стороны, глядя на то, что творилось вокруг него в Лаоне, Наполеон никак не мог испытывать искушения остаться там. Между Филиппвилем и Лаоном бродило не менее трех тысяч беглецов, и требовалось не менее восьми – десяти дней, чтобы собрать 20 тысяч человек, имевших хотя бы вид организованных войск. «Если бы Груши был настоящим полководцем, – говорили ему, – и можно было бы надеяться, что он спас свои 35 тысяч человек, вокруг него удалось бы собрать еще 25 тысяч преданных солдат, броситься с 60 тысячами на неприятеля, который неизбежно совершит какую-нибудь ошибку, выиграть сражение и восставить пошатнувшуюся фортуну Франции. Но Груши, должно быть, в плену у пруссаков и англичан, и у него не осталось ни одного целого корпуса. Наполеон в Лаоне будет десять или двенадцать дней дожидаться воссоединения 15–20 тысяч человек, и ему придется собирать людей по одному. Конечно, лучше использовать это время на воссоединение властей, приехав на несколько дней в Париж, после чего вернуться в армию, которую воссоединит и реорганизует к тому времени начальник штаба».