История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 2

Он вернулся в Елисейский дворец, где наконец приняли решение направить в палаты послание с целью известить о постигшей армию неудаче, обрисовать ее действительные масштабы, заявить, что ресурсы еще остались, и предложить комиссию для их изыскания сообща с правительством. Министр внутренних дел Карно должен был доставить послание в палату пэров, Люсьен и остальные министры – в палату представителей. Император, согласно Дополнительному акту

, имел право назначать в палаты своих представителей и именно в таком качестве выбрал Люсьена. Наполеон ни на что не надеялся и даже ничего более не желал, но хотел, чтобы преданный и умеющий говорить ярко человек мог ответить на возможные оскорбления в его адрес, и был не прочь показать своим министрам, что недоволен их рвением в данных обстоятельствах. Из их числа он исключал Карно, в отношении которого Фуше возбудил подозрения, объявив его одураченным Наполеоном, и Коленкура, от которого прок мог быть только на конгрессе или на поле битвы.

Сначала послание доставили в палату пэров, которая выслушала его в молчании, выжидая, как выскажется другая палата. В шесть часов вечера, когда уже было невозможно сдержать нетерпение представителей, послание доставили во дворец второй палаты. Когда об императорском послании объявили, ассамблея была столь возбуждена, что пришлось потратить немало усилий, чтобы добиться спокойствия, тишины и способности слушать. Поскольку столь нетерпеливо ожидавшееся сообщение давало повод к обсуждению, заседание решили сделать тайным.

В семь часов, когда из зала заседаний вывели публику, Люсьен поднялся на трибуну. Заявив, что он является представителем императора, принц изложил содержание императорского послания. «Франция потерпела, несомненно, великое, но далеко не непоправимое поражение. При единстве властей и упорстве она еще сможет противостоять неприятелю, ибо у нее остались обширные ресурсы. Император желает изыскать и употребить эти ресурсы сообща с представителями страны и просит содействия пятерых членов от каждой палаты для поисков средств спасения и их незамедлительного использования».

Принц встретил неплохой прием. Он умел держаться на трибуне; кроме того, как мы уже заметили, он никогда не был королем и не являл собой пример чрезмерных амбиций, погубивших Францию. По этим причинам Люсьена выслушали благожелательно. Однако он не сообщил ничего нового, ибо все уже знали, что после того как армия проявила мужество и завоевала победу в Линьи, она проявила мужество и потерпела поражение в Мон-Сен-Жане; знали, что ресурсы еще остались и что правительство хочет их изыскать и применить сообща с палатами. Но ничто в послании не отвечало занимавшей в ту минуту всех мысли об отречении, то есть об удалении человека, которого считали единственной причиной войны, об удалении, после которого члены коалиции остановятся и согласятся признать его сына. Если бы он продолжал одерживать победы, то они компенсировали бы ненависть, которую он внушал Европе, но победы прекратились, и осталась только ненависть. Никто не задумывался о том, что сопротивление возможно только с Наполеоном, что без него неминуемо придется сдаться и принять Бурбонов; все хотели безотлагательных мер и считали, что удаление Наполеона удалит и опасность и тем самым предоставит самое надежное средство восстановить мир.

Слова решительно попросил Жэ, побуждаемый Фуше и достойный лучшего вдохновителя. При виде него воцарилась тишина, ибо все знали, что он намерен предложить, и желали успеха его предложению. Обратившись к министрам, Жэ задал им два вопроса, сколь прямых, столь и затруднительных. Он попросил их ответить, положа руку на сердце, во-первых, считают ли они, что Франция действительно сможет противостоять европейским армиям, даже выказав величайшую доблесть, и потому не является ли необходимым мир, и, во-вторых, не делает ли мир невозможным само присутствие Наполеона во главе правительства.

Произнеся эти слова, Жэ сделал паузу и пристально посмотрел на министров, ожидая ответа. Ассамблея тоже принялась смотреть на них, как и он, будто требуя немедленного отклика. Министры хранили молчание, но для одного из них таковое вскоре сделалось невозможным, ибо именно благодаря его коварным внушениям все стали думать, что после удаления Наполеона Европа остановится и примет его сына. Взгляды сделались столь вопрошающими, что Фуше не мог более молчать. Донеся до трибуны свою бледную лживую физиономию, он сказал, что министрам нечего добавить, ибо мнение правительства уже приведено в императорском послании. Его смехотворно уклончивый ответ никого не удовлетворил и только доказывал, что Жэ, одураченный Фуше, не был его сообщником.