История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 2

Солиньяк тотчас побежал в Елисейский дворец, хотя давно уже не показывался Наполеону. Вид могущественного императора, некогда столь грозного, а ныне впавшего в бездну несчастья, глубоко тронул генерала. Наполеон, весьма неблагосклонно встречавший самых обласканных своих служителей, приветливо встретил служителя опального, который просил и получил для него час отсрочки. Он ласково сказал генералу, что напрасно так раздражаются, что отречение готово и он его подпишет. Затем, выйдя с Солиньяком в сад, где их появление вызвало в толпе новые крики «Да здравствует Император!», Наполеон дал ему понять, какими силами мог бы воспользоваться, если бы захотел. Он спросил, верит ли его собеседник, что шумливая ассамблея, откуда он пришел и куда вернется, может породить правительство и оказать серьезное сопротивление врагу, и не означает ли отречение, которого требуют от Наполеона, немедленного возвращения Бурбонов в сопровождении пятисот тысяч иностранных штыков. Трудно было с этим не согласиться. Солиньяк согласился, взял Наполеона за руки, оросив их слезами, и император, растроганный волнением храброго воина и довольный тем, что доказал ему непоследовательность тех, кто требует его отречения, отослал его, пожав руки и пообещав незамедлительно отправить императорское послание во дворец представителей. Он взял перо, дабы лично набросать текст акта, не желая никому оставлять заботу его составления, и был прав, ибо он один умел находить достаточно величественные слова для подобных обстоятельств.

Вернувшись в кабинет, где собрались его братья и министры, Наполеон уже набросал первые слова на бумаге, когда Люсьен, Жозеф и Реньо сказали ему, что отречению нужно поставить особое условие – условие о передаче короны его сыну. Тогда Наполеон бросил на Реньо взгляд, в котором читалось самое горькое презрение к торжествующей политике Фуше. «Мой сын! Мой сын!.. – повторил он несколько раз. – Какая химера! Нет, я отрекаюсь не в пользу сына, а в пользу Бурбонов… они хотя бы не являются узниками Вены!» После этих слов, достойных его гения, Наполеон начертал следующее заявление:

«Французы!

Начиная войну за сохранение национальной независимости, я рассчитывал на объединение всех наших усилий, всех наших воль и на содействие всех государственных властей; у меня были основания надеяться на победу, и я пренебрег декларациями держав против меня.

Обстоятельства переменились. Я приношу себя в жертву ненависти врагов Франции. Да будут искренни их заявления о том, что ненавидят они только меня! Моя политическая жизнь окончена, и я провозглашаю Императором Французов Наполеоном II моего сына.

Действующие министры временно сформируют совет правительства. Моя заинтересованность в сыне обязывает меня побудить палаты безотлагательно приступить к организации регентства.

Призываю всех сплотиться ради общественного блага и независимости нации!

Наполеон».

Документ, подписанный в половине первого, должен был быть доставлен Карно в палату пэров, а Фуше – в палату представителей. Для последнего это был бюллетень о его победе, и он едва скрывал свою радость. В час дня он появился в палате представителей, где его опередили многие неофициальные лица. Предоставленный Солиньяку час давно истек, и если бы появление торжествующего заговорщика не удовлетворило всеобщее нетерпение, все забыли бы, вероятно, о почтении к побежденному при Ватерлоо.