История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 2

При объявлении о доставленном Фуше послании представители опрометью бросились занимать свободные места и, встав в молчании, заслушали декларацию, которую мы привели выше и которую председатель зачитал взволнованным голосом. Кто бы мог поверить! Из-за благородства ли языка и величия человека и его несчастья, или же из-за ослабления умственного напряжения вследствие достигнутого успеха, ассамблея, выказавшая столько нетерпения и еще недавно столь гневная, поначалу оставалась безгласной, а затем ее внезапно охватило глубокое умиление. Несколько минут обменивались выражениями сочувствия, благодарности, сожаления, и не в один ум закралась мысль, что если спасение государства было почти невозможно с Наполеоном, оно станет совершенно невозможным без него. Все невольно осознавали, что натворили, и начинали смутно чувствовать, что только что обеспечили триумф не Революции и императорской династии, а Бурбонов.

Тогда Фуше явил свой бледный лик над трибуной и лицемерно потребовал уважения к несчастью; потребовал, чтобы Франция, договариваясь о себе, договорилась и о Наполеоне, то есть обеспечила его жизнь, свободу и спокойствие его уединения; и наконец, предложил немедленно назначить комиссию, которая и отправится в лагерь коалиции на переговоры. Слова Фуше выслушали, не придав им большого значения, ибо, добившись своего, никто и не думал отказывать несчастному гению в уважении или хотя бы на час откладывать великое дело переговоров о мире – дело по видимости важное, а в действительности пустое, как выяснится вскоре. Но речь шла о предмете более серьезном и спорном – о смене исполнительной власти, исчезавшей вследствие отречения императора. С этой минуты открывалось поле для партийных расчетов. Ассамблея почти целиком состояла из бонапартистов и революционеров и хотела использования принципов революции руками Бонапартов, за исключением, однако, Бонапарта, который только и мог воплотить в жизнь ее желания. Верхом таковых должны были сделаться Дополнительный акт

, о котором было сказано столько дурного, Наполеон II, отца которого она только что свергла, и, главное, мир. Но Фуше, поначалу пообещавший ассамблее Наполеона II, уже сомневался в обещанном и сеял сомнения вокруг себя. Люди, которых он вдохновлял, всюду говорили, что нужно желать и добиваться Наполеона II, но ради успеха не превращать это требование в категорическое условие, ибо оно может оскорбить иностранных государей и помешать открытию переговоров. К тому же, добавляли они, хотя Наполеон II и предпочтителен, неразумно ставить под угрозу участь Франции ради удерживаемого в плену ребенка, вверенного австрийцам и, вероятно, обреченного у них и остаться; что если, к примеру, удастся добиться конституционной монархии с просвещенным, либеральным принцем, принесшим выгоды Революции и навсегда рассорившимся с эмиграцией, не следует от него отказываться из верности ребенку, почти иностранцу, ибо важнее всего обеспечить спасение Франции и ее свободы. Намеки относились к герцогу Орлеанскому, о котором подумывали многие, хотя он никому и не поручал о себе думать. Его образованность, его молчаливое, но видимое сопротивление политике, проводимой Людовиком XVIII в Генте, его военные заслуги в эпоху Республики и память о его отце превращали герцога в желательного и желанного государя для революционеров, новых либералов и военных. Хотя ассамблея и высказалась за Наполеона II, она утешилась бы в том, что не получила его, если бы взамен ей дали главу младшей ветви Бурбонов. Армия не сочла бы свои интересы попранными при государе со славным военным прошлым, и, как мы знаем, император Александр, недовольный эмиграцией, предлагал конгрессу в Вене герцога Орлеанского и отступился только из-за явного сопротивления Англии и Австрии. Фуше наверняка приспособился бы к этому правлению, но не льстил себя надеждой привести к нему державы коалиции и поощрял стремление к нему только как к переходной ступени от Наполеона II к Бурбонам старшей ветви. Словом, он старался внушить все идеи одновременно, чтобы в последнюю минуту привести к торжеству той, которая подойдет ему самому, и не говорил об этой тактике ни Реньо, который был искренним бонапартистом, ни Манюэлю, Жэ и Лакосту, которые были чистыми либералами и, разумеется, опасались возвращения старшей ветви. И тем и другим Фуше рассказывал, что нужно соблюдать крайнюю осторожность и не навязывать державам категорических требований посредством провозглашения, к примеру, того или иного государя, ибо подобные действия могут сделать открытие переговоров невозможным.