История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 2

Оставалось уладить два важнейших пункта: неприкосновенность собственности и личную неприкосновенность граждан. Французские комиссары настаивали на неприкосновенности общественных памятников и музеев. Однако союзнические генералы категорически отвергли предложенные формулировки, ибо помнили, что годом ранее их государи подумывали забрать из Парижа предметы искусства, превратившие его в самый блестящий центр современной цивилизации, но отказались от этой мысли, не решившись нанести Франции столько ударов одновременно. Зато теперь они отказались от этого обязательства и в самых общих выражениях обещали уважать частную и общественную собственность, за исключением той, что имеет отношение к войне. Наши представители решили, что речь идет только об артиллерии, но несколько дней спустя им пришлось узнать, какая хитрость содержалась в этих с виду невинных выражениях.

Наконец, относительно личной безопасности граждан была принята в редакции французских представителей статья 12 (ставшая знаменитой после того, как из-за нее пролилась благородная кровь). Статья гласила: «Равным образом будут уважаться права частных лиц и частная собственность. Жители столицы и лица, пребывающие в столице, будут продолжать пользоваться правами и свободами и не могут преследоваться за должности, которые занимают или занимали, свои действия или политические мнения».

Казалось, статья гарантировала безопасность всем: и военным, и гражданским лицам, и бывшим, и новым революционерам, и осудившим Людовика XVI цареубийцам, и изменившим Людовику XVIII маршалам, и невозможно было представить, что она породит самую отвратительную политическую месть. Неприятельские генералы не выдвинули ни единого возражения, как будто такая договоренность сама собой подразумевалась и не подлежала обсуждению. Хотелось бы верить, что герцог Веллингтон и маршал Блюхер, которые выказывали столь благородный патриотизм в отношении собственных стран, были добросовестны и за их молчанием не крылся тайный умысел. К несчастью, похоже, что это молчание происходило от желания избежать объяснений. Ведь они оба обязывались, как генералы английской и прусской армий, уважать неприкосновенность лиц, но не намеревались требовать того же от Людовика XVIII, который после восстановления будет отправлять правосудие во Франции. Любые объяснения по этому предмету, вероятно, привели бы к разрыву в переговорах, и генералы промолчали, а Франция заплатила за их молчание многими жизнями.

Сделав всё, что было в их силах, для защиты интересов страны, переговорщики покинули Сен-Клу и утром 4 июля вернулись во дворец Тюильри к временному правительству. Оставалось только поблагодарить их, ибо в сложившемся положении никто не добился бы большего.

Итак, капитуляция была принята. Она годилась для комедии, которая устраивала и иностранных генералов, и исполнительную комиссию, поскольку содержала только военные договоренности и оставляла Франции свободу в выборе правления. Неприятельские генералы, казалось, хранили верность торжественным обещаниям не навязывать Франции правителя, а исполнительная комиссия, казалось, уступила физической необходимости и сумела сохранить национальную независимость. Именно так исполнительная комиссия и сочла должным отнестись к событию и так и представила его обеим палатам.

Представители, единственные, кто подавал признаки жизни в данных обстоятельствах, жаловались на молчание, окружавшее переговоры. Молчание объясняли секретностью, всегда строгой в подобных делах. Его прервали утром 4 июля и довели до сведения обеих палат статьи соглашения, заключенного ночью в Сен-Клу. Маневр, посредством которого избежали вопроса о будущем правлении во Франции, устроил и палаты, как прежде устроил неприятельских генералов и временное правительство. Разве могли они хотеть ясности? Сказать, что капитуляция подразумевает восстановление Бурбонов, значило объявить очевидную истину, которую видели все. Но разорвать эту удобную завесу после всех торжественных заявлений против Бурбонов значило отвергнуть капитуляцию, свергнуть временное правительство и ввязаться в борьбу, невозможность которой уже стала понятна. Не осмеливавшимся на столь дерзкое сопротивление представителям было удобнее сохранить завесу, за которой они прятали свое смятение, до того недалекого дня, когда их сгонят с насиженных мест неприятельские штыки. Палата представителей приняла капитуляцию от 3 июля в том виде, в каком ей ее представили.

Когда о соглашении объявили армии, она отлично поняла, что ее заставляют покинуть Париж, чтобы уступить его неприятелю, который, в свою очередь, уступит его Бурбонам, и пришла в необычайное отчаяние. Солдаты покидали ряды, бросая оружие, и присоединялись к толпам федератов. Иные говорили, что нужно не сдаваться, а отказаться от повиновения и прогнать трусливых и вероломных генералов.