История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 2

После завершения этих мучительных формальностей пленников посадили в лодки, и капитан Мэтленд, почтительно приблизившись, тепло попрощался с Наполеоном. Хотя в стремлении заполучить ценного пленника на борт «Беллерофона» капитан обещал больше, чем мог гарантировать, он не был ни инициатором, ни соучастником вероломного отношения, с которым столкнулся Наполеон и о котором сам Мэтленд искренне сожалел. Наполеон не произнес ни слова упрека, он даже попросил передать его благодарность команде «Беллерофона». Когда он уже собирался переходить с одного судна на другое, адмирал Кейт с явной неохотой и самым почтительным тоном сказал: «Генерал, Англия приказывает мне потребовать вашу шпагу». Наполеон ответил взглядом, который ясно говорил, на каких условиях она будет получена. Кейт не стал настаивать, и прославленная шпага осталась у Наполеона.

Настал момент расставания с теми, кому не выпало счастья сопровождать императора. Савари и Лаллеман бросились к нему и не могли от него оторваться. Наполеон обнял их и сказал: «Будьте счастливы, мои дорогие друзья. Мы больше не встретимся, но я никогда не перестану думать о вас и о тех, кто служил мне. Скажите Франции, что я от всего сердца желаю ей добра». Потом в сопровождении адмирала Кейта он сел в лодку, которая доставила его на борт корабля. Адмирал Кокберн в окружении личного состава и команды, вытянувшейся по стойке «смирно», принял Наполеона со всеми почестями, как и полагается встречать главнокомандующего. Лишенный всего, кроме своей славы, Наполеон мог здесь, как, впрочем, и в любом другом месте, наслаждаться блеском своих великих свершений. Моряки и солдаты, не замечая высокопоставленных англичан, видели одного Наполеона, они буквально пожирали его глазами. Когда он проходил мимо, они вытянулись и замерли, и он выразил свою признательность со спокойным и благородным достоинством.

Когда все пленники оказались на борту, адмирал, не теряя времени, поднял якорь, потому что в гавани было небезопасно и он получил приказ отправляться немедленно. «Нортумберленд» вышел из порта 8 августа, за ним следовал фрегат «Гавана», а также несколько корветов и бригов с войсками на борту. Эта эскадра направлялась в Бискайский залив с намерением обогнуть мыс Финистерре и пойти на юг вдоль побережья Африки. Покидая Ла-Манш, Наполеон с глубоким волнением отдал честь видневшимся в тумане берегам Франции, уверенный, что видит их в последний раз.

Момент расставания всегда вызывает грусть, она занимает и сердце, и голову и не позволяет почувствовать всю горечь разлуки. Только когда волнение утихает и мы остаемся одни, нас охватывает тоска, и мы понимаем, что потеряли, что оставили и чего, возможно, больше никогда не увидим. Глубокая молчаливая печаль воцарилась в маленьком кружке эмигрантов, которые по воле Европы направлялись в другое полушарие. Не изображая равнодушия, которого не испытывал, Наполеон спокойно и учтиво принимал заботу адмирала Кокберна.

Адмирал Джордж Кокберн, высокий старый моряк, деспотичный, раздражительный и ревностно оберегавший свою власть, но обладатель прекрасного сердца под этой непривлекательной наружностью, был неспособен еще больше усугубить строгость приказов, полученных от правительства. Он сделал всё возможное, чтобы создать для Наполеона приемлемые условия, и старался примирить его с английскими обычаями. Поскольку ему запретили относиться к Наполеону как к императору, он называл его «превосходительством», но его манеры компенсировали кажущееся отсутствие уважения. Наполеон занял место за столом адмирала как главнокомандующий, а его спутники – в соответствии с их званиями. Офицеров эскадры представляли Наполеону по очереди. Он учтиво приветствовал их и через Лас-Каза, который исполнял роль переводчика, задавал связанные с их профессией вопросы, но не выражал восхищения или презрения тем, что увидел, а неизменно спокойно, без аффектации и искренне хвалил в устройстве английских судов то, что заслуживало одобрения. Была одна вещь, которая ему не нравилась и о которой он не замедлил сообщить, – количество времени, которое англичане проводили за столом. Неуемная активность не позволяла Наполеону, когда он был один, тратить на еду больше нескольких минут, и он не желал часами сидеть за столом с остальными. Вскоре адмирал осознал, что национальные обычаи должны уступить такому гостю. Теперь после окончания трапезы он и его офицеры поднимались из-за стола и стояли, пока Наполеон не выходил из комнаты, а потом опять усаживались за стол.