История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 2

Наполеон, между тем, мерил шагами палубу «Нортумберленда», в одиночестве или в компании, иногда молча, а иногда выплескивая переполнявшие его чувства. Если ему не хотелось разговаривать, он прерывал прогулку и садился на пушку, которую вскоре прозвали «пушка императора». Оттуда он смотрел на синее море тропиков и думал о себе как о звезде, которая вот-вот закатится. Он видел лежавшее перед ним будущее и чувствовал, что в этом южном краю его ждет не временная передышка, а агония, которая будет тянуться какое-то время, а потом наступит смерть. Став своего рода свидетелем собственного жизненного пути, он взирал на его различные этапы с некоторым удивлением, то обвиняя, то оправдывая, то жалея себя так, словно оценивал другого человека, но с твердой верой в величие своей славы, которой, как он чувствовал, на бескрайних просторах Истории не будет равных. От этих мыслей он не впадал в тоску или раздражение, ему скорее хотелось рассказать о наиболее ярких событиях своей жизни.

Потом он присоединялся к своим спутникам и, выбрав одного, чей вид наиболее соответствовал нахлынувшим на него чувствам, рассказывал какой-нибудь случай, а все слушали его с восхищенным вниманием. Странно и необъяснимо, что в этот период Наполеон постоянно возвращался к двум прямо противоположным событиям своей жизни! Он либо говорил о Ватерлоо, которое до сих пор сотрясало его душу, либо вспоминал свой блестящий дебют в Италии, который озарил его юность и стал предвестником великого будущего.

Когда Наполеон думал о Ватерлоо, он спрашивал себя, что могло сбить с пути его соратников в тот роковой день, что могло стать причиной их необъяснимого поведения. «Ней, д’Эрлон, Груши! – восклицал он. – О чем вы думали?!» Потом, никого не обвиняя в собственных ошибках, он размышлял, почему Ней, не дождавшись его приказа, попытался нанести последний удар и повел свою кавалерию в атаку на два часа раньше. Наполеон не мог найти этому объяснения, разве что, предполагал он, эмоциональное возбуждение овладело отважной душой маршала. Он не сомневался ни в смелости, ни в преданности, ни в талантах д’Эрлона, но не понимал, почему этот блестящий офицер пехоты распорядился своими войсками в тот день именно таким образом. Наполеон сожалел об этих ошибках, но никого не винил, однако всё же мрачнел, когда рассказывал о смертельном ударе, нанесенном Груши. Он не отрицал, что маршал был преданным и смелым солдатом, и ломал голову, пытаясь разгадать его мотивы. Наполеон винил Судьбу, этого молчаливого бога, которого обычно обвиняют люди, потому что он не может им возразить, но после долгих размышлений понял, что катастрофа произошла в результате его собственного чрезмерного напряжения. Он был убежден, что разбей он англичан при Ватерлоо, это оказало бы огромное влияние на Европу и привело бы к более конструктивным последствиям. Он прекрасно понимал серьезность положения, знал, что Франция истощена, а Европа его ненавидит, но всё еще сокрушенно утверждал, что если бы не вина одного человека, национальная идея одержала бы победу!

Тем временем «Нортумберленд» пересек Бискайский залив, обогнул мысы Финистерре и Сен-Венсан и, подгоняемый слабым, но благоприятным ветром, направлялся к африканским островам. Корабль шел медленно, стояла страшная жара. Наполеон страдал, но не жаловался. Двадцать третьего августа они добрались до Мадейры и хотели остановиться, чтобы запастись провиантом, но внезапно налетел ветер и заставил их продолжать путешествие. Ветер был такой силы, что фрегат «Гавана» и бриг «Ярость» отбились от эскадры. Только через сорок восемь часов «Нортумберленд» смог бросить якорь у берегов Мадейры и закупить необходимую провизию. Жители острова, суеверные португальцы, приписали Наполеону все беды, причиненные штормом. Он человек бурного нрава, говорили они, и несет разрушения везде, где бы ни появился.

Двадцать девятого августа путники миновали тропики и в этот же день пересекли экватор. Можно сказать, что Наполеон был единственным человеком, избежавшим церемонии, которую устраивают моряки для всех, кто впервые пересекает экватор, но их радости не было предела, когда он приказал раздать команде пятьсот луидоров. Матросы «Нортумберленда», знавшие Наполеона только по описаниям в английских газетах, изображавших его настоящим монстром, с каждым днем удивлялись всё больше, обнаруживая, что это спокойный, мягкий и добрый человек. И теперь, чувствуя его невысказанную, но очевидную печаль, они демонстрировали трогательные доказательства своего сочувствия: тщательно полировали пушку, на которой он обычно сидел, и удалялись при его появлении, тем самым проявляя уважение к его желанию побыть в одиночестве.