История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 2

В продолжение разговора он повторил, что ни маршал Ней, ни кто-то другой не совершали 20 марта государственной измены, что все выполняли свой долг – и гражданские, и военные. А потом Наполеон упомянул поразительный факт, заслуживающий своего места в истории. «Массена, – сказал он, – обвинили в предательстве Бурбонов, но он ничего подобного не совершал, и сейчас я это докажу. Когда я вернулся в Париж и снова взошел на престол, все наперегонки бросились свидетельствовать мне свое почтение, все похвалялись, как рисковали ради меня. Массена приехал в Париж, и я спросил его, что бы он сделал, если бы я вместо Гренобля отправился в Марсель. Массена не подхалим, но всё равно он чувствовал себя неловко и, когда я стал настаивать на ответе, только сказал: “Вы правильно поступили, сир, что отправились в Гренобль”. Ни один из моих маршалов не ответил бы столь откровенно. Бурбонов никто не предавал, и если сейчас они стремятся к возмездию, то делают это только для того, чтобы угодить своему окружению и оправдать ошибки, которые совершили ранее. Но я могу предсказать изменчивость их будущей судьбы. Поддавшись страстям эмигрантов, они еще больше отдалятся от Франции. Первым, кто извлечет выгоду из их ошибок, станет не мой сын, а Орлеанский дом, но очередь Бонапартов еще придет».

Произнеся эти пророческие слова, Наполеон снова вернулся к теме несправедливого судебного преследования и выразил глубокое беспокойство о судьбе своих друзей. Он считал, что известная всем честность Друо станет для него непробиваемой защитой, но очень переживал за Лабедуайера, Нея и Лавалетта и с нетерпением ждал новостей о людях, которыми пожертвовали не только Бурбоны, но и он сам.

Хотя жилище постарались сделать максимально комфортабельным, Наполеона настолько угнетала ограниченность пространства и настолько злило плохое отношение к его друзьям, что он мечтал поскорее перебраться в Лонгвуд. Адмирал, которого он называл «моя акула», хотя ценил доброту его сердца, прилагал все силы, чтобы ускорить подготовку новой резиденции. Когда всё было готово, Кокберн предложил Наполеону незамедлительно переезжать туда, на что тот немедленно согласился.

Он покинул «Бриары» 10 декабря, но прежде попрощался с семьей, так радушно его принимавшей, и щедро вознаградил ее за гостеприимство. Он отправился верхом в сопровождении адмирала и Бертрана; был одет, как обычно, в гвардейскую форму и ехал на спокойной лошади. Поездка оказалась приятной, а когда Наполеон прибыл в Лонгвуд, то обнаружил там 53-й английский полк, в боевой готовности расположившийся лагерем поблизости. Адмирал представил Наполеону офицеров полка, а потом проводил в новое жилище. Апартаменты были еще не до конца обустроены, кое-где стены покрывала просмоленная ткань, в комнатах стояла самая простая мебель. Наполеон не высказал никаких возражений. Здесь было достаточно комнат, где он мог спать, работать, принимать друзей и поселить их рядом с собой. Большего ему и не требовалось.

Он поблагодарил адмирала и стал устраиваться в доме, которому суждено было стать его последним пристанищем. В одной комнате Наполеон распорядился поставить свою походную кровать, в другой разместили книги и развесили по стенам портреты сына и других членов семьи. За этими двумя комнатами находились гостиная и столовая. Лас-Каз с сыном, Монтолон с женой и Гурго занимали другое крыло здания. Бертран с женой поселился в начале равнины Лонгвуд, их дом назывался «Ворота Хатта».

Теперь, в новой резиденции, Наполеон пытался примириться с новым образом жизни. Во время своих военных походов он приобрел привычку бодрствовать какую-то часть ночи, и теперь его сон стал неровным и прерывистым. Он часто просыпался, садился читать или работать, потом опять ложился и, если не мог заснуть, на рассвете выезжал верхом; возвращался, когда жара становилась невыносимой, завтракал в одиночестве, диктовал или ненадолго ложился, проводил так три-четыре часа, потом принимал своих товарищей, выезжал вместе с ними, обедал ближе к вечеру и остаток дня проводил с друзьями, читая книги или развлекая слушателей рассказами о прошлой жизни. Он старался продлить вечернее общение, потому что чем позже ложился в постель, тем больше у него было шансов заснуть. «Какая победа над временем!» – восклицал он, когда часы наконец показывали одиннадцать или двенадцать.