История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 2

Это были не самые плохие дни страшного периода, страшного для всех, но в особенности для того, чья бурная деятельность столько лет держала весь мир в напряжении. Бывали дни, и их было немало, когда с Мыса дул ветер, тот сухой резкий ветер, который плохо сказывается на нервной системе, выжигает растения и деревья и даже траве не дает расти. Пока свирепствовал ветер, Наполеон оставался дома, погруженный в тоску, и размышлял, не был ли этот кошмарный климат выбран с коварным умыслом сократить его жизнь. «Если они хотят моей смерти, – восклицал он, – почему они не поступили со мной, как с Неем?! Достаточно было бы одной пули в голову. Европа может ненавидеть меня с той же силой, что и эмигранты, но ей не хватает смелости. Европа не осмелилась убить меня, но осмелилась приговорить к медленной смерти».

Наполеон ошибался. Европа думала только о том, чтобы обезопасить от него себя, и при этом никому не приходило в голову поинтересоваться, не повредят ли принятые меры предосторожности здоровью пленника. Европа доверила эту обязанность Англии, та делегировала ее министру, а он, в свою очередь, переложил эту заботу на плечи подчиненного, который то переживал из-за возложенной на него ответственности, то злился на оскорбления пленников. Лорд Батхерст допустил преступную небрежность, не потребовав, чтобы Ост-Индская компания отдала Наполеону «Колониальный дом», а Лоу не хватило благородства, чтобы предложить это самому, и он предпочел оставить имение для себя и своей семьи. Его мотивы были не столь преступными, но, вероятно, более низкими, чем предполагал Наполеон.

Хадсон Лоу привез с собой дерево для постройки нового обиталища своего пленника; еще он привез мебель и книги. Для защиты от сменявших друг друга жары и сырости требовались более прочные материалы. Наполеон отказался от всего, кроме книг, взял несколько томов из плохо подобранной библиотеки, жадно читал их и часто делал предметом вечерних дискуссий. Хотя вечера в Лонгвуде были грустными, их, если можно так выразиться, освещал блеск его интеллекта. Иногда беседы становились резкими, временами, хоть и очень редко, – веселыми, а порой, когда речь заходила об истории, войне, науке и литературе, доходили до таких высот, которые оказывались недосягаемыми для аудитории.

Наполеон часто играл с детьми, читал им для развлечения басни Лафонтена, сожалея, что многие глубокие наблюдения автора недоступны маленьким слушателям, но у него всегда наготове был подходящий аргумент, способный повлиять на их умы. Один из сыновей госпожи Монтолон пожаловался, что ему приходится учиться каждый день. Наполеон спросил его: «Ты ешь каждый день, мой маленький друг?» – «Да, сир». – «Ну так раз ты ешь каждый день, значит, и учиться должен каждый день».

Среди привезенных на остров книг были памфлеты, связанные с событиями, могущими его заинтересовать. Некоторые из них были написаны против Наполеона, некоторые – против его врагов. Среди них обнаружился «Словарь флюгеров», ставший очень популярным в 1815 году, потому что клеймил непостоянство государственных деятелей, которые в своем стремлении удержаться на посту, не задумываясь, предлагали свои услуги то одному правительству, то другому. Эта книга, написанная противниками Бурбонов, естественно, очень нравилась несчастным изгнанникам, которые испытывали глубокое удовлетворение, видя, как наказывают тех, кто вместо того чтобы, как они, чахнуть на Святой Елене, разгуливают по Тюильри. У Наполеона книга вызвала улыбку, когда он прочитал ее в первый раз, но быстро ему наскучила, и он отбросил ее в сторону.

«Отвратительная книга! – воскликнул он. – Она унижает Францию, унижает человечество! Если верить ей, Французская революция, породившая благородные принципы, превратила нас всех – аристократов, буржуа и крестьян – в кучку деградировавших существ. Это ложное и несправедливое утверждение… Не надо радоваться наказанию ваших врагов, ибо карающий их меч – обоюдоострый!» Кто-то заметил, что те, кого он оправдывает, предали его. «Нет, – возразил он, – они не предали, они оставили меня, а это совершенно другое дело. На свете гораздо меньше предателей, чем вы думаете, но, с другой стороны, есть множество слабых людей, которые отступают под давлением обстоятельств сильнее, чем они сами».

«Фуше, – добавил Наполеон, – единственный настоящий предатель, которого я знаю. Мармон, несчастный Мармон, который ранил меня сильнее, чем Фуше, не был предателем. Он сбился с пути из-за тщеславия и стремления сыграть великую роль, и он верил, что, покинув меня и лишив возможности разгромить коалицию в Париже, спасает Францию от страшной катастрофы. Но он не предавал меня, в отличие от Фуше.