История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 2

Первым его проектом стала торфяная насыпь, призванная защищать от юго-восточного ветра, и она быстро выросла, заслонив дом и сад от этой напасти. Потом Наполеон сажал деревья, в том числе лимонные, а главное – посадил дуб. Воды не хватало, и он приказал приносить ее из резервуара, который Лоу соорудил у подножия Пика Дианы. Воду весьма умело направили в сад Лонгвуда, и скоро он покрылся зеленью, ибо если в этом нестерпимом климате соединить жару и влагу, насаждения растут очень быстро. Через короткое время сад дал урожай овощей, и Наполеон с огромной радостью обнаружил их на своем столе.

Физический труд помог Наполеону вернуться к умственным занятиям. Он диктовал жизнеописание Цезаря или писал многочисленные примечания к современным работам, присланным ему из Европы. Он уже составил комментарии к историческим трудам аббата Прадта, а теперь, в начале 1820 года, занялся написанием примечаний к книге Флёри де Шабулона о Ста днях. Это был исполненный благих намерений молодой человек, однако он описывал много предметов, которых не знал или не понимал. Наполеон покрыл страницы его работы пометками, весьма снисходительными к автору, но полными откровений, представлявших огромный интерес для истории.

Он изучал еще одну работу, посвященную принципам ведения войны: ее написал генерал Ронья. Это был выдающийся военный инженер, но его военные качества портили опрометчивые решения и злобный ум. Его работа, по большей части сумасбродная, выражала мало добрых чувств к пленнику Святой Елены, которому он некогда столь покорно подчинялся и которого теперь откровенно порочил. Книга разозлила Наполеона. «Я бы забеспокоился, – сказал он, – если бы Фридрих Великий был еще жив и критиковал мои кампании, однако я смог бы ответить и ему; но подобные особы (он имел в виду Ронью и некоторых других) меня не трогают вовсе». Несмотря на такую оценку генерала, он оказал ему честь и написал аннотацию к работе, обеспечив, таким образом, бессмертие автору, которого тот никогда не смог бы достичь самостоятельно.

Это был последний проблеск гениальности и, можно сказать, жизни. После бурной деятельности в течение нескольких месяцев здоровье Наполеона стало стремительно ухудшаться вместе с ухудшением погоды. Он снова перестал двигаться, стал грустным, вялым и успел лишь закончить жизнеописание Цезаря, Тюренна и Фридриха. В последние месяцы 1820 года вернулась хорошая погода, но никаких улучшений здоровью не принесла. Он больше не занимался физическим трудом, ноги вновь опухли и стали мерзнуть, и от одного взгляда на еду у него начинал болеть живот. С той поры он больше не сомневался в приближении конца, чуть ли не с радостью ждал смерти и сожалел лишь о том, что не успел написать всё, что задумал.

Наступил 1821 год, год, в котором закончилась эта удивительная жизнь. В начале января ему стало немного лучше, но лишь на несколько дней. «Это только передышка, – сказал он, – на пару недель, а потом болезнь возобновит свой ход». Он продиктовал Маршану несколько страниц о Цезаре; это было последнее, что он написал. Примерно в это же время он узнал из газет о смерти сестры Элизы. Это известие причинило Наполеону сильную боль. «Она показала мне путь, – сказал он, – я должен следовать за ней».

Болезнь вернулась с новой силой. Лицо стало мертвенно-бледным, взгляд оставался властным, но глаза запали, ноги распухли, конечности стали холодными, желудок отторгал любую пищу, и вместе с рвотой опять выходила какая-то черная жижа. В феврале симптомы обострились. Неспособный переваривать пищу, царственный больной слабел с каждым днем. Его мучила страшная жажда, и пульс, когда-то очень медленный, бился теперь с бешеной скоростью. Наполеон жаждал воздуха, но не мог его выносить. Свет причинял боль, и теперь он не выходил из комнаты, где стояли две походные кровати, и время от времени его перекладывали с одной на другую. Он больше не диктовал, но ему читали Гомера и историю войны Ганнибала в Ливии.

В марте ему стало еще хуже, и 17-го, думая, что короткая прогулка позволит дышать свободнее, Наполеона посадили в карету, однако на воздухе он едва не потерял сознание, и его отнесли обратно в кровать, которой предстояло стать его смертным ложем. «Я уже не тот гордый Наполеон, которого мир часто видел верхом на коне, – говорил он. – Преследующие меня монархи могут успокоиться: скоро не останется ни одной причины для страха». Верные слуги не оставляли его ни на минуту. Монтолон и Маршан днем и ночью дежурили у его кровати. Бертран сказал, что ни он, ни жена не уедут, и Наполеон тепло его благодарил. Гофмаршал попросил разрешения для своей жены навестить императора. «Я не в том состоянии, чтобы показываться на глаза, – ответил Наполеон. – Я приму госпожу Бертран, когда мне станет лучше. Передайте ей, что я благодарен за преданность, которую она шесть лет хранила на этом заброшенном утесе».