Главнокомандующим на этой войне король назначил герцога Брауншвейгского, из почтения к старой славе этого ученика и племянника Фридриха Великого. Бывают устоявшиеся репутации, которым порой предназначено губить империи. В самом деле, им не могут отказать в командовании, а когда его им вручают, публика, замечая под покровом славы неспособность, осуждает выбор, который сама навязала, и делает его еще более тягостным, критикой ставя под сомнение моральный авторитет командования, без которого его власть – ничто. Именно это происходило с герцогом Брауншвейгским. Пруссаки широко сожалели о его назначении и выражали свои сожаления с беспримерной смелостью. Герцог, одаренный обширным умом, каким не всегда обладают люди, чья слава превысила их заслуги, считал себя негодным к активным боевым действиям того времени. Он принял командование по старческой слабости, чтобы не отдать его соперникам, и чувствовал себя весьма удрученным этим бременем. Судя о других столь же верно, как о самом себе, он по заслугам оценивал безумство двора и молодой военной знати и был им напуган не менее, чем собственной неспособностью.
Рядом с герцогом Брауншвейгским находился другой обломок времен Фридриха, старый маршал Мёллендорф, также обремененный годами, но скромный, преданный, не имеющий никакого влияния и призванный лишь высказывать мнения, ибо король, неуверенный во всём, не осмеливаясь ни принять командование, ни доверить его полностью другому, требовал обсуждения каждого решения и каждого приказа, прежде чем дозволять его исполнение.
К слабости стариков присоединялись амбиции молодежи, убежденной, что ей одной принадлежит талант и право вести войну. Главным в ее кругу был князь Гогенлоэ, командующий второй армией и один из германских принцев, лишившийся земель в результате учреждения Рейнского союза. Исполненный страстей и гордыни, он был обязан репутацией искусного и предприимчивого генерала нескольким своим храбрым вылазкам в войне 1792 года. Этой весьма незаслуженной репутации хватило, чтобы возбудить в нем желание не зависеть от генералиссимуса и действовать по личному усмотрению. Он обратился с просьбой на этот счет к королю, который, не решаясь ни уступить, ни воспротивиться его желанию, вынужден был терпеть рядом с главнокомандующим еще одного командующего, склонного к изоляции и неподчинению. Желая привлечь к себе войну, князь Гогенлоэ тщился сделать театром главных операций верхнее течение Заале, где находился он сам, в то время как герцог Брауншвейгский стремился перенести его за Тюрингский лес, где встала его армия. Этому печальному конфликту суждено было вскоре привести к самым неприятным последствиям.
Далее шли декламаторы, такие как генерал Рюхель, позволивший себе оскорбить Гаугвица, и принц Людвиг, так сильно способствовавший вовлечению двора в войну. Из страха перед возвратом к миролюбивым идеям и перед примирением между Фридрихом-Вильгельмом и Наполеоном эти военачальники были полны решимости принять только такой план, который приведет к незамедлительному наступлению. Среди генералов выделялся маршал Калькрейт, не такой старый, как одни, и не такой молодой, как другие, превосходивший талантами всех и способный еще к тяготам военной жизни, хоть и принимавший славное участие еще в кампаниях Фридриха Великого. Он пользовался доверием армии и заслуживал его, находил предстоящую войну безрассудством, считал назначенного главнокомандующего некомпетентным и к тому же высказывал свое мнение со смелостью, способной глубоко поколебать авторитет генералиссимуса. Именно его и хотела видеть своим полководцем армия, хотя против французских солдат и Наполеона он, возможно, отличился бы не более герцога Брауншвейгского.
Ко всем этим военным деятелям добавлялись гражданские лица: премьер-министр Гаугвиц, секретарь короля Ломбард, прусский посланник в Париже Луккезини, несколько германских государей, в том числе курфюрст Гессенский, и, наконец, в довершение этой мешанины, королева в сопровождении нескольких фрейлин, верхом на лошади показывающаяся войскам, которые приветствовали ее бурными возгласами.