Еще Наполеон назвал Вильнева трусом, даже предателем, и предписал тотчас составить приказы, чтобы насильно препроводить его из Кадиса в Ла-Манш, если он направился в Кадис; а в случае, если он всё же направился в Брест, вручить командование двумя соединенными эскадрами Гантому.
Морской министр, не дерзавший высказать императору свое мнение об объединении флотов среди Ла-Манша в данных обстоятельствах, но считавший такое объединение чудовищно опасным, с тех пор как предупрежденные англичане сосредоточились между Ферролем, Брестом и Портсмутом, умолял его не отдавать столь губительного приказа и сказал, что лето уже близится к завершению, что англичане слишком бдительны и что французы, если будут упорствовать, неминуемо потерпят у Бреста какую-нибудь ужасную катастрофу. Наполеон на всё имел лишь один ответ: в Бресте соединятся пятьдесят кораблей, у англичан никогда не будет такой численности, да и в любом случае потеря одного из двух флотов ничего для него не значит, если другой, разблокированный, сможет войти в Ла-Манш и владеть им двадцать четыре часа.
На следующий день, 23 августа, Декре предложил Наполеону свой план. Прежде всего, считал он, нужно отложить экспедицию на зиму, ибо уже слишком поздно вести флот из Кадиса в Ла-Манш. Пришлось бы исполнять план под швальными ветрами равноденствия. К тому же англичане уже предупреждены. В конце концов все разгадали план объединения между Булонью и Брестом. По его мнению, следовало разделить слишком крупные эскадры на семь-восемь отдельных крейсерств, по пять-шесть кораблей в каждом. Крейсерство капитана Лальмана в настоящее время показывало, чего можно ждать от таких отдельных дивизий. Следовало собрать в них лучших офицеров и лучшие корабли и пустить в море. Они будут приводить в отчаяние англичан, разрушая их торговлю, и воспитают превосходных матросов и командиров эскадр, которые войдут в состав флота для позднейшего великого проекта.
Вот такая война, говорил адмирал Декре,
тайно выйдите в море на двадцати кораблях, позаботившись о том, чтобы внимание англичан отвлекли на себя другие; и пускай эти двадцать кораблей обойдут вокруг Ирландии и Шотландии и придут оттуда в Ла-Манш. Вызовите в Париж Вильнева и Гравину, ободрите их сердца, и они, верно, исполнят такой маневр».
Прочитав сей проект, Наполеон полностью отказался от мысли немедленно приводить флот из Кадиса, если он в самом деле туда направился, и написал своей рукой на обратной стороне депеши: «Сформировать семь крейсерств и разослать к Африке, Суринаму, Святой Елене, Ле-Капу, Иль-де-Франсу, Наветренным островам, Соединенным Штатам, берегам Ирландии и Шотландии, устью Темзы». Затем он принялся читать и перечитывать депеши Вильнева, Лористона и агента, который уже долгое время наблюдал с подзорной трубой за следованием французской эскадры, когда ее потеряли из виду на широте Ферроля. Будто на страницах книги судеб он искал ответ на вопрос: куда идет Вильнев – в Кадис или в Брест? Неуверенность, в которую повергало его чтение депеш, раздражала Наполеона более, чем если бы он точно узнал, что Вильнев идет в Кадис. При таком его волнении и особенно при сложившемся в Европе положении стало бы величайшей услугой сказать ему, что происходит на самом деле, ибо известия с австрийской границы с каждой минутой становились всё тревожнее. Австрийцы уже почти не скрывались: они сосредоточили на берегах Эча значительные силы и угрожали Инну и Баварии. Итак, если он не нанесет по Лондону молниеносный удар, который заставит Европу содрогнуться и отступить, ему следует форсированными маршами направляться на Рейн, дабы упредить оскорбление, которое ему готовили, – ступить на его границу прежде него самого.