История Консульства и Империи. Том IV. Книга 1

Когда Лафоре неожиданно сообщил Фердинанду, что Наполеон задумал вернуть ему свободу и трон, тот поначалу решил, что его обманывают, а за этим демаршем кроется некое коварство. Причины, на которые ссылался Лафоре во избежание слишком откровенных признаний о наших невзгодах, не внушали большого доверия, и Фердинанд доискивался, какая махинация скрывается за столь неожиданным предложением. Во время первой беседы он много слушал и мало говорил, сказав только, что ничего

не знает, будучи лишен всякого сообщения с миром, и, следственно, не в состоянии рассудить о чем бы то ни было; что находится под защитой всемогущего Наполеона; что ему хорошо, он не просит о выходе из убежища и не перестает испытывать признательность за благожелательное обращение. Вот что делает угнетение с существами, подпавшими под его власть! Дошло до того, что Наполеон не мог заставить Фердинанда принять ни свободу, ни трон в минуту, когда был столь заинтересован вернуть ему и то и другое! Лафоре понял, что недоверчивой и испуганной душе нужно дать время ободриться и поразмыслить, и обещал прийти на следующий день.

Посовещавшись с братом и дядей, а главным образом с самим собой, Фердинанд VII понял, что Наполеон, очевидно, испытывает большие трудности и его предложение вернуть трон искренне. Но прежде чем выслушать столь привлекательное предложение, он хотел узнать, не пытаются ли ему скрытно расставить ловушки и вырвать опасные или бесчестящие его обязательства. Вдобавок, будучи лишен в Балансе всякой власти над Испанией, он мог опасаться (и опасения его были обоснованными), что не сумеет сдержать обещаний, которые его вынудят подписать. Поэтому Фердинанд решил, чуть более открывшись, вести себя чуть более по-королевски, но по-прежнему сохранять крайнюю подозрительность.

При встрече на следующий день Лафоре нашел принца занявшим место между дядей и братом и ведущим себя как монарх. Он не скрыл, что готов рассмотреть всерьез обращенное к нему предложение и даже догадался о его истинной причине, но сделал вид, что не может принять решения без советников, и заявил, что лишен всякой власти и не знает, будет ли принято и исполнено в Мадриде то, что он подпишет в Балансе. Тем не менее легко было догадаться, что Фердинанд не хочет прерывать переговоры и вновь обнаружить закрывшейся готовую приоткрыться дверь тюрьмы. Он был очевидным образом встревожен. Когда Лафоре предложил ему принять бывшего наставника каноника Эскоикиса, проживавшего под надзором в Бурже, секретаря Маканаса, проживавшего под надзором в Париже, знаменитого Палафокса, содержавшегося в Венсенне, и наконец, герцога Сан-Карлоса,

он, казалось, уже не испытывал доверия ни к одному из этих людей. Можно сказать, что назвать их значило даже тотчас погубить их в его глазах.

Совещания продолжались, и очевидная добрая воля Лафоре и поразительная простота условий, которые он привез, в конце концов подействовали на Фердинанда, возымело свое влияние на него и желание свободы: он понемногу ободрился и стал здраво рассуждать о том, что ему предлагали. Наконец, прибытие герцога Сан-Карлоса, который виделся с Наполеоном, говорил с ним и оценил искренность его намерений, окончательно рассеяло подозрения валансейского узника. Сан-Карлосу также понадобилось некоторое время, чтобы победить недоверчивость своего повелителя, но вскоре ему удалось заставить себя выслушать, после чего приступили к серьезному обсуждению предмета. Фердинанд VII не возражал против предложения вернуться в Испанию, вновь взойти на трон, обеспечить пансион отцу, сохранить всю континентальную и колониальную территорию древней монархии и даже простить испанцев, перешедших на сторону французов.

Брак с дочерью Жозефа нравился ему меньше; но, после того как он сам добивался брака с принцессой дома Бонапартов, ему не пристало выказывать пренебрежение, и к тому же, чтобы вновь обрести свободу и трон, он был готов заключить любой брак. Трудность состояла не в предложенном союзе, она крылась в другом. Ослепленным глазам Фердинанда представляли бесконечное множество весьма желанных вещей и обещали предоставить их при условии, что Кортесы или регентство ратифицируют договор, который он подпишет; таким образом то, чего он пламенно желал, ставили в зависимость от чужой воли. Фердинанд сказал об этом откровенно и с большим основанием указал, что то, о чем он распорядится издалека, рискует не быть исполненным. Он гневно говорил о пределах, которые некоторые люди, по его мнению, мятежники, захотели положить его королевской власти, и дал понять, что после французов более всего ненавидит испанских либералов. Он дал почувствовать, что самым надежным средством добиться желаемого будет его отправка в Мадрид, где в его присутствии никто не сможет отказать ему в повиновении, в то

время как теперь его подданные могут ссылаться на его пленение и делать вид, будто не верят сказанному от его имени.