История моих книг. Партизанские повести

Атаман обошел отряд. Необходимо переходить в наступление, а Чокан все разговаривает. Пароход-то обещали взорвать эсеры, но взорвут ли? Да что и толку, если взорвут. Нужно ехать, а ехать ему тяжело. Баям он сказал или хану (Трубычев забыл уже), что атаман осмелился войти в город, — и соврал. Атаман в полном вооружении, с золотыми погонами на плечах прошел Скобелевской улицей. Матросы с гиканьем, с пулеметами мчались за атаманом по степи. Мчались они на голубой машине, а машина увязла в песках. Вот и готова легенда!..

Атаман требователен и прост, но с кого потребовать послушание и простоту? Киргизы любят высокопарность, речь их словно гекзаметр.

Тяжелен всего — думать. Легче всего — действовать.

— "Трубача" мне!

— Далеко отправляетесь?

— Основывать Монгольскую монархию.

— Императором Чокана?…

— Целую вас, милый, целую.

— Целую вас, атаман.

Запус делал доклад в Народном доме.

Где-то подле Долонского бора появились "зеленые", предводительствовал ими какой-то граф Строганов. Усть-Монгольский уезд выполнял разверстку плохо. Старожилы, у них огромные бревенчатые заборы, восстают против советов с молебнами, у них на дне кованых огромных сундуков в тряпках спрятан портрет царя Николая. Графу Строганову они, конечно, поверят… Кроме этого секретные донесения Информационного отдела сообщали о монархистах- попах, о самогонщиках и тут же рядом таинственно жаловались, что избы-читальни не получают газет и книг… прижать бы почту…

Последнее сведенце почему-то чрезвычайно обидело председателя совдепа Миронова. Был он тощ, со слезящимися робкими глазами, и все не решался сесть рядом с Запусом.

— Уш луше я, товаришш, постою… И чо, разязви их в шары-то, лепечут: не понимают — разруха.

Запус, накрепко прикрывая бумаги рукой, спросил:

— А вы знаете, товарищ Миронов, что здесь двух председателей разорвали и мне плечо проткнули? Здесь надо строго держать революционную дисциплину… Насчет революционного настроения в городе — слабо. Больно слабо.

— Слабо, — вздохнул Миронов.

— Необходимо поднять.

А Миронов только еще раз вздохнул.

Миронов держал "индивидуальный" огород и боялся, что Запусу донесли. Он многозначительно провел пальцами поверх волос.

— Война, разязви их… Несмотря на уничтожение сословий…

Запус нехотя подумал: "Надо его сменить, переизбрать", — и он, чтобы больше увериться в этом, спросил подробности, как Миронов и еще двое красноармейцев частью перебили, а частью арестовали шайку "чернобандистов" в сорок человек. Дело о бандитах сегодня разбирает Особый отдел дивизии под председательством товарища Запуса.

— Главное, машина… — начал Миронов.

Складывая донесения в портфель, Запус увидал там вырезку из газеты. "Белогвардейскими отрядами в северо-западной Монголии командует вешатель рабочих и крестьян Сибири, атаман Трубычев. Товарищи красноармейцы…" — говорилось в ней. Вырезка измялась: или забывал, или стоит ли отдавать…

Миронов погладил горло.

— На митинг в кирпичные заводы, товарищ Запус…

В автомобиле Запус попросил Миронова повторить рассказ о бандитах. Черноглазый шофер часто оборачивался и скалил зубы. "Опрокинешь!" — строго сказал Миронов. "Он на бандистов машину попер… кабы не машина…"

Повесть была незатейлива и коротка. "Чернобандисты" сидели в деревне, когда ворвался автомобиль, крытый брезентом. Дело было ночью, по "краешкам бревешек натыкали вокруг автомобиля, чтобы на пулеметы походили, заорали им: "выходи по двое!" — ну, они и выходили на фонарь. Которые помягче лицом, тех пристреливали, — не забрать же сорок человек в одну машину, — а предводителей привезли. Они, разязви их в нос, думали, деревню-то батальон оцепил".

— Чудно, — сказал Запус.

— Чудно, — согласился Миронов.

И шофер, скаля зубы, подтвердил:

— Чудна Русь.

Пусты магазины на большом киргизском базаре, и, поджав тощие хвосты, бродят вокруг них собаки.

Запус мало говорил о социальной революции, о земле. Рабочие наполнялись чем-то иным (даже плохо понятным сейчас для него), они только плотнее нажимали на столик, с которого он говорил. Шапки у них походили на обломки кирпичей, и тяжело, точно жуя глину, двигались за его словами их рты.

Он почему-то подумал, что после его речи не будут, как везде, жаловаться на плохие пайки, отсутствие одежды и обуви, напрасно разгоняемые базары. Так оно и случилось. Плотно обступив, проводили его до автомобиля, и какой-то киргиз крикнул одобрительно:

— Ha-a!..

И тогда нагрянуло сухо, надтреснуто, словно глыба обрушившихся каленых кирпичей:

— Ура-а!.. Ва-а-аська!.. кро-ой!..

Запус с митинга поехал в Народный дом захватить забытый портфель. Миронова он спустил подле Особого отдела: нужно дать показания о "чернобандистах".

Парадная дверь была открыта настежь. "Не поперли бы", — подумал Запус, торопливо отшвыривая с пути стулья. Он подставил табурет и влез через рампу на сцену. Подле стола, где лежал его портфель, сидела женщина.

— Простите, это мой портфель, — сказал Запус.

— Я знаю.