История моих книг. Партизанские повести

Вот в юрте хана Чокана ламы в толстых длиннорукавных одеждах (еще на кисть руки за пальцами болтается рукав) ели баранину. В широких деревянных блюдах плавают в супе нарочито толстые куски мяса, и ламы нарочито берут его пальцами, хотя тысячу лет изобретены вилки. И бывший инженер Чокан Балиханов тоже берет мясо пальцами.

Атаман сидел на сундуке, а ламы — на кошмах, раскиданных по полу юрты. Молодой лама в огромных китайских очках попросил надеть пенсне хана Чокана. Прорез глаз в китайских очках как жилка в листке тополя. Чокан подал ламе пенсне, тот погладил стеклышки.

— Англичан бережет железо, ишь — голое стекло… стекло голое нельзя на глаза, ее… как баба… надо в золото. Англичан.

Раньше ламы приписывали все русским. Теперь они говорят, что Россия отошла к англичанам: офицеры и казаки бегут в Монголию, не желая служить англичанам.

Конечно, Чокан ответит напыщенно и зряшно. Все ж атаман спрашивает хана.

— Я плохо понимаю по-монгольски. Почему вы не убеждаете их, что Россия существует?

— У нас с гостями не спорят, полковник. Кроме того, они могут возразить: зачем русским бежать, если у них есть родина? Я про себя говорю: мы, киргизы, ищем кочевий.

— Барон и вам, наверное, писал: человечество воскресает на Востоке…

— Не одновременно ли приехал я с бароном на Восток?

— Я сегодня выгнал посланного барона, он убежал к вам.

Атаман внезапно кричит:

— Я прошу его выдать мне!.. Я не признаю власти барона! Я его на оглоблю вздерну!

Чокан велел подать кумыса. Губы Чокана чуть подбриты, и один уголок их пригибается. Халат у него опалового шелка; возможно, что он улыбается своему халату: Чокан не лишен иронии.

— Кроме вас, полковник, офицер барона имел послание ко мне. Там он тоже говорит о монархии на Востоке. Мне, аристократу, понятна его мечта. Посланному я подарил халат, и он, довольный мной, спит в юрте. Офицеров у нас мало, зачем вешать офицера? Повесьте кого-нибудь из своих казаков, — они столь же виноваты пред вами, как и посланный… На худой конец — десяток пленных…

— У меня все готово… я подожду, когда к зиме большевики надоедят крестьянам, и пойду к Иртышу. Я объявляю мобилизацию беженцев…

— Эээ…, сила войск закрепляется войнами, полковник.

Из тонкой, как камыш, трубочки Чокан курит тибетский табак. Дым слегка пахнет полынью. Чокан, слегка улыбаясь, с любопытством глядит на лам. Ламы говорят о торговле: китайские купцы платят хуже русских, и товары их дряблы, как мох. Атаману бьет в виски муть от сладковатого запаха кож и китайских молитвенных свечей.

— Власть завоевывается, а не даруется, полковник… Я искренне рад за вас.

— Почему вы так же не ответите барону?., И что вы ему вообще пишете, хан?

— Я говорю о вашем здоровье, полковник, а не о бароне. Барон объявил себя хутухтой, он — святой, он — Будда…

— Вы-то — магометанин.

— В годы войны и джута, говорит пословица, да молится человек всем святым.

— Зачем вы откочевали от моего отряда, хан?

— Мои пастухи утверждают, что от долгого стояния на казачьих лошадях появилась заразительная болезнь… Еек. Я плохой скотовод и верю накопленному опыту. Возможно, что лечение, предложенное бароном Унгерном… Угодно полковнику кумыса?

В покинутую полковником юрту киргизки внесли еще кумыса. Сразу по выходе атамана голос хана задребезжал, он бранит кого-то.

У прикольев, полузакрыв прозрачными розовыми веками глаза, дремлют жеребята.

Атаман вел в поводу свою лошадь. Так он вел целый час, пока не пересек долину и не подошел к становью своего отряда. Несколько раз хотел уехать в Усть-Монгольск атамал на подвиг — и несколько раз возвращался в степь… А ему за это дают чины, ордена… вот как нужна им вера в смелость!..

Подле куч свезенного монголами аргала, у края становища, стояли три черные рваные юрты. Здесь жили продавцы опиума и проститутки. Ремесло "готовой лечь" не считалось позорным здесь. По утрам у проституток гостили ламы. Несколько раз приезжал настоятель монастыря Танну-ола, тогда подле юрт кололи баранов. Ночью приезжали китайские офицеры курить опиум, казаки же приходили днем и проституток почему-то уводили в степь, в полынь.

У китайских офицеров были рыхлые сонные лбы, глаза и нос они закрыли ладонями. И еще странно маленькие рты. "Не потому ли они едят так мало?" — подумал атаман.

Накрашенная монголка с большим достоинством указала ему на степь: "Бармыс!" — и тотчас же перевела: "Туда!" Атаман отвел ее рукой, и она села поправлять огонек у очага.

Рыжеусый казак, сопя приплюснутым потным носом, дремал на связке сбруи подле двери. Атаман тронул его за плечо. "Волнуюсь", — сказал казак, открывая глаза. Атаман потребовал объяснения. Казак ходил сюда, чтоб посмотреть, как утешаются китайцы. "Диви бы шло в меня опия, тоды и я б доспел".

— Нужно говорить-мечтал, — сказал атаман и велел казаку перевести по-монгольски, чтоб атаману дали трубку.

— Кому в первый раз, — они с травой такой-убур дают, чтоб не обалдел, а когда привыкнешь — чистый, — пояснил казак.

Атаман, расстегнув френч и притягивая подушку, крикнул:

— Иди к черту! Скажи — с травой.