История моих книг. Партизанские повести

— Имущество у Запуса — пароход "Андрей Первозванный". На пароходе пушки и пулеметы и отважная команда. Запус говорит, что пароход не его, но пароход — это власть, и он дорожит властью, ибо в революцию иного имущества нет. Я приказал взорвать этот пароход, и сейчас три часа ночи (он взглянул на золотые часы, и киргизы, увидев золото, с верой взглянули на атамана), пароход взорвут в пять. Запус потеряет имущество. Он любит мою жену, мне тяжело об этом говорить… я еду и прив. езу к вам сюда свою жену. Его любовь разрушится, и ум его потускнеет.

— Ты хорошо говоришь, Артюшка, — сказал самый молодой бай.

И все баи подтвердили, что он хорошо говорит, и хан Чокан потребовал кумыса, много турсуков кумыса.

Атаман пошел спать. Чокан догнал его подле юрты:

— Вы взорвете пароход, атаман?

— Если не я, так они его сами взорвут. По ночам они возлежат с девками подле орудийных снарядов, гранаты они прячут себе под головы. В пять часов взорвут.

— Я вам верю.

— Требуйте с киргизов больше телег. Нам для передвижения, хан, надо много телег. У нас война в пустыне.

— Мы достанем телеги.

— И тогда я обещаю вам столицу в Семипалатинске, в Алаш.

Чокан жмет ему благодарно руки. Странный человек. Он уже рад расположить свою столицу в мазанках, в глиняных домишках. Унылая обязанность власти…

Чей-кем, который от места слияния своего с Га-кемом получает название Улям-кем, значит-быстро цветущий. Берега его подобны бледно-зеленому бериллу, потому что запахи водяных берегов столь же сладки коню, сколь запах драгоценного камня — человеку. Кони ржут, поводя ушами, глаза их наполняются светло-зеленым бериллом. Губы их пересохли, износились, похожи на сапоги погонщиков их, людей, беженцев.

Все же от запахов берилла, от вод Чей-кема к горным кряжам подымаются телеги. Деготь родных мест с них высох и унесен в пыли, с пылью.

Подле скалы Алтаин-нуру, глядя в пустыню, из которой шли телеги, атаман прочел письмо от барона Унгерна. Чокан провожал атамана в Усть-Монгольск на подвиг.

Атаман недовольно сплюнул. Ой, как далеко до Урги, до ставки барона, если туда ехать — кони уйдут в песок по грудь.

Барон Роман Унгерн пишет: "Государства крепки своими монархами и их верными помощниками — аристократами. У нас, аристократов, — одна идея, одна цель, одно дело: восстановление царей. Как погибает человечество на Западе под влиянием социалистических и анархических учений, так воскресает человечество на Востоке, хранящем в своих сердцах устои монархизма…"

Конверт письма из полосатой японской бумаги. Атаман не верит в армию барона, на чужих землях армии похожи на перелетных птиц: не выводят птенцов и не защищают гнезд. Посланному барона малопонятна аллегория. Он затянут в ремни, и лицо его под пробковым шлемом неподвижно. Тогда атаман, не слсзая с камня, казачьими матерками ругает офицера в пробковом шлеме.

Посланный звенит шпорами и едет к хану Балиханову. В тот же вечер юрты киргизов и белая расшитая шелком юрта хана Чокана откочевали на север долины. От повозок, что ли, они откочевали? Потому что новые повозки беженцев из Сибири грохотали в долине.

Атаман повернулся к адъютанту. Камень под его ладонью остер и холоден: чужой. Атаман вскочил.

— Допросить тщательно беженцев. Имею сведения о большевицких агитаторах. Внимательнее — за бабами, казаки легко поддаются на баб. Большевики все умеют учитывать.

И, сам поверив внезапно выдуманной лжи о беженцах, ударил папироской в камень.

— Я тоже все знаю, какие там разговоры.

Адъютант — одноглаз, с черной засаленной повязкой на лбу. Он еле шевелит губами: повязка словно мешает ему говорить.

— Слушаюсь, господин полковник.

— Следить за прислугой…

— Слушаюсь, господин полковник.

— Следить за ханом!

Атаман посмотрел на юрты, покрывшие север долины. Издали они походили на весенние норки сусликов. И здесь, в Монголии, юрты поставлены, и дым из них такой же, что там, в Голодной степи, дома, подле Иртыша. "Нужно ли им возвращаться?…"

— Впрочем, что ж за ним и следить?

У адъютанта взмыленный загнанный глаз. Пьяный, он скрывает повязку и хвастается, что глаз вырвали большевики, и за этот глаз он своей рукой расстрелял семьдесят трех человек. Фамилия его Сандгрен, и в приказах он подписывается "фон Сандгрен". Подсаживая атамана в седло, он говорит:

— Казаки стадо сайг выследили.

— Пущай облавят…

— А вы, атаман?

Атаман ударил тяжелой витой плетью коня по животу. Сандгрен отскочил.

Атаман гнал коня мимо подымающихся в горы повозок. Иль там в камнях — теплее, ближе к солнцу? Атаман слышал обрывки напряженных речей. Чиновник, поправляя синий рваный картуз, стонал: "Умереть спокойно негде". Атаман, задерживая коня, крикнул:

— Как фамилия?

— Уфимцев…, Степан…

— Явись после обеда в штаб к атаману. Я тебя в отряд принимаю. Умрешь. Две кости и череп. Уго!..

От юрт в смутно серовато-желтую полынь шли стада. Казалось, всю жизнь идут стада полынью, тлится под копытами пыль солончаков.