История моих книг. Партизанские повести

Здесь Кирилл Михеич сел на корточки и, оглянувшись, побежал вдоль забора на четвереньках.

За досками кто-то со слезами кричал:

— Не лезь, тебе говорят, не лезь! Ми-ша!.. Да-а…

Кирилл Михеич пробежал на четвереньках полквартала, потом вскочил, выпрямился и упал.

Другой стороной улицы подстрелили собаку, и она, ерзая задом, скулила в разбитые стекла дома.

Так четвереньками добрался до своего угла Кирилл Михеич. Прошел в мастерскую, закрылся одеялом и заплакал в подушку.

Поликарпыч тер ладони о колени, вздыхал, глядел в угол. Подставил к углу скамью. Влез и обтер покрытый пылью образ.

— Ну, и Артюшка. Достанется нам от него тоски достаточно.

— Город готовится к ликованию, — сказал Запус доктору. — Я уже вижу бело-зеленые сибирские национальные флаги на улицах. Гимназистки готовятся спать с офицерами.

— Баб любите?

— Я? Едва ли. Я хочу только усилить власть человека и улучшить его быт. Обладая вышеупомянутой мордой, я бы мог баб иметь гораздо больше, чем вы думаете. Я для других…

— Целей?

— Людей. Забочусь.

— Мне кажется: целей?

Запус крикнул капитану Горчишникову:

— Соберите заседание ревштаба. У меня есть предложение. Высадить меня с мадьярами у тюрьмы, как наименее защищаемого пункта и теперь свободного…

Верстах в трех от города, на берегу Иртыша стояла тюрьма — огромное каменное здание, обнесенное гигантскими кирпичными стенами. Тюрьма пустовала.

Немногие уголовные давно уже сбежали. Надзиратели и солдаты перешли к восставшим и ушли в город. Ревштаб на заседании своем нашел план Запуса вполне приемлемым. Обстрел города с двух пунктов вызовет больше паники, кроме того, легко будет применить артиллерию. С парохода стрелять трудно. От стрельбы могут сдвинуться со своих пьедесталов машины, и пароход испортится, застопорится.

Пароход в темноте, загасив огни, подошел к берегу. Скатили орудия. Мадьяры пожали руки. Запуса сопровождал доктор Покровский и комиссар продовольствия Портнов-Деда. Оставшиеся на пароходе обещались защищаться до последней капли крови.

— Зря, — сказал тихо доктор Запусу.

— Ничего зря не делается. А пароход они сдадут завтра утром.

— Зачем же вы покинули? Это нечеловечно, Запус.

— Все, что имеет жизнь, давно уже приготовлено смертному.

Всю ночь Горчишников не спал. Заседала Чрезвычайная тройка, вместо Запуса выбрали русина Трофима Круцю. Придумать ничего не могли. Ночь была темная, в два часа пароход зажег стоявшую у плотов баржу. Осветило реку — пристани и яры. Ударили в набат, по берегу поскакали пожарные лошади. Приказали остановить стрельбу, когда обоз подскакал, — рассмотрели — людей на обозе не было. Лошади, путая постромки, косились спокойно на пожар. Утром вновь начался обстрел города. Лошадей перебили. Убежала одна подвода, и размотавшийся пожарный рукав трепался по пыли, похожий на огромную вожжу… Когда заседание кончилось, Горчишников присел к машинке и перепечатал написанное еще вчера постановление. Поставил печать и, сильно нажимая пером, вывел: "Емел. Горчишников". Вынув из кобуры револьвер, спустился вниз.

У каютки с арестованными на куле дремал каменщик Иван Шабага. Дежурные обстреливали улицы.

От толчка в грудь Шабага проснулся — лицо у него мягкое, с узенькими, как волосок, глазами.

— Поди усни, — сказал Горчишников.

Шабага зсвнл.

— Караулить кто будет?

— Не надо.

Шабага, забыв винтовку, переваливаясь, ушел.

Горчишников растворил дверь, оглядел арестованных и первым убил прапорщика Беленького.

Купец Мятлев прыгнул и с визгом полез под койку. Пуля раздробила ему затылок.

Матрен Евграфыч отошел от окна (оно было почему-то не заставлено мешками), немного наклонился тучной грудью и сказал, кашлянув посредине фразы:

— Стреляй… балда. Сукины сыны.

Горчишников протянул к его груди револьвер.

Мелькнуло (пока спускал гашетку) решетчатое оконце в почте; "заказные" и много, целая тетрадь, марок. Зажмурился и выстрелил. Попал не в грудь, а в лицо.

Протоиерей, сгорбившись, сидел на койке. Виднелась жилистая, покрытая редким волосом, вздрагивающая шея. Горчишников выругался и, прыгнув, ударил рукоятью в висок. Перекинул револьвер из руки в руку. Одну за другой всадил в голову протоиерея три пули.

Запер каюту. Поднялся наверх.

— Мы тебя ждем, — сказал Заботин, увидев его, — если нам в Омск уплыть… Как ты думаешь?

Горчишников полфжил револьвер на стол и вяло проговорил:

— Арестованных убил. Всех. Четверых. Сейчас. Теперь мещанам вам не сдаться!.. В Омск захотел? Сиди и жди.

— Я жду.

И хотя здесь защелкал пулемет, но крики двоих — Заботина и Трофима Круци — Горчишников разбирал явственно.

Он сел на стул и, устало раскинув ноги, вздохнул:

— К Омску вам не уехать, — помолчав, сказал он, — за такие дела в Омске вас не погладят тоже. Надо Запуса дожидать, либо…

Он вытер мокрые усы.

— Сами-то без него пароход бы сдали. Я вас знаю. Ерепениться-то пьяные можете. Теперь небось не сдадите. Подписывайте приказ-то.

Он вынул из папки напечатанный приказ и сказал:

— Шпентель-то я поставил уж. Две подписи, тогда и вывесить можно.

Заботин дернул со стола револьвер и, вытирая языком быстро высыхающие губы, крикнул: