История моих книг. Партизанские повести

И не шли. Сели оба, ждали, прижавшись плечо в плечо. Хотелось Кириллу Михеичу жалостных слов, а как попросить — губы привыкли говорить другое. Сказал:

— Сергевну услал, Олимпиада не то спит, не то молится.

Часы ударили — раз. В церкви здесь отбивают часы.

— 0-ом… — колоколом окнули большим.

И сразу за ним:

— Ом! ом! ом! ом!., м! м! м!

Как псы из аула, один за другим — черные мохнатые звуки ломали небо.

Дернул Поликарпыч за плечо:

— Набат!

И не успел пальцы снять, Кирилл Михеич-в ограде. Путаясь ногами в щебне, грудью ловил набат. Закричать что-то хотел — не мог. Прислонился к постройке, — слушал.

По кварталу всему захлопали дверями. Лампы на крылечке выпрыгнули — жмурятся от сухой и плотной сини. В коротенькой юбочке выпрыгнула Варвара, крикнула:

— Что там такое?

И басом, одевая ее, мать:

— Да, да, что случилось?

— На-абат!..

А он оседает, медногривый, ко всем углам. Трясет ставнями. Скрипит дверями:

— Ом!., ом!., ом!..

С другой церкви — еще обильнее медным ревом:

— Ам!.. м… м… м… ам!.. ам!..

И вдруг из-за джатаков, со степи тра-ахнуло, раскололо на куски небо и свистнуло по улицам:

— А та-та-та… ат… ета-ета-ета… ата!.. ат!..

Кто-то, словно раненый, стонал и путался в заборах. Медный гул забивал ему дорогу. В заборах же металась выскочившая из пригонов лошадь.

— Та… та… а-а-аать!.. ат!..

Взвизгнуло по заборам, туша огни.

— Стреляют, владычица!..

Только два офицера остались на крыльце. Вдруг помолодевшими, трезвыми голосами говорили:

— Большевикам со степи зачем?… Идут цепями. Вот это слева, а тут… — Ну, да — не большевики.

И громко, точно в телефонную трубку, крикнула.

— Мама! Достань кожаное обмундирование.

И Артюшка с плетью:

— Поспешили как будто, поспешили. Но авось выйдет.

И ускакал.

Визжали напугаино болты дверей.

До утра, — затянутые в ремни с прицепленными револьверами, — сидели офицеры на крыльце. Солнце встало и осело розовато-золотым пятном на их плечи.

По улицам скачет казак, машет бело-зеленым флагом.

— Граждане! — кричит он, с седла заглядывая в ограды. — Арестовывают. На улицы не показывайся, сичас наступленье на Иртыш!

Стучит флагом в ставни и, не дожидаясь ответа, скачет дальше.

— Большевики, выходи!.. Выходи за смертью!..

А за ним густой толпой показались киргизы с длинными деревянными пиками.

В казармах солдат застали сонных. Не проснувшихся еще, выгнали их в подштанниках на плац между розовых зданий. Казачий офицер на ленивой лошади крикнул безучастно:

— По приказу Временного правительства, разоружаетесь! За пособничество большевикам будете судимы. Сми-нрно-о!..

Солдаты, зевая и вздрагивая от холода, как только офицер шире разинул рот, крикнули;

— Ура-а!..

В это время пароход "Андрей Первозванный" скинул причалы, немножко переваливаясь, вышел на средину реки и ударил по улицам из пулеметов.

Квартальный староста Вязьмитин обходил дома. Пришел и к Кириллу Михеичу. Заглядывая в книгу, сказал строго:

— Приказано мобилизовать до пятидесяти лет. Вам сколько?

— Сорок два.

Улыбнулся пушистой бородой. Щеки у него маленькие, с яичко.

— Придется. Через два часа являться, — к церкви. Заборов держитесь-большевики по улицам палят. Оружие есть?

— Нету.

— Ну, хоть штаны солдатские наденьте. Ползти придется.

Стукнул ребром руки о книгу, добавил задумчиво:

— Ползти — песок, жарко. Ладно, грязи нету. Больше мужиков не водится в доме?

Кирилл Михеич сказал уныло:

— Перебьют. Не пойти разе?… А коли вернутся с Запусом?

— Убили Запуса. Артюшка убил.

— Ну-у?! Откуда известно?

Староста поглядел вниз на усы и сказал строго:

— Знаю. Естафета прискакала из станиц. Труп везут. Икон награбленных — обоз с ними захватили…

Верно насквозь прожжена земля: Иртыш паром исходит — от прокаленных желтых вод — голубой столб пара: над рекой другая река — тень реки.

От вод до неба — голубая жила. И, как тень пароходная, — прерывный напуганный гудок, вверху, винтит в жиле:

— У-ук!.. ук!.. а-а-а… и-и… ук! ук!.. а-а-и-а-а-и-и… ук!.. у-у…

Песком, словно печью раскаленной, ползешь. В голове угар, тополя от палисадников пахнут вениками, и пулемет с парохода — как брызги на каменку. От каждого ползка соленый пот по хребту.

Не один Кирилл Михеич, — так чувствовали все. Как волки или рысь по сучьям, — ползли именитые усть-монгольские граждане к пароходу, к ярам. Серединой улицы нельзя — пулемет стрекочет.

Винтовки в руках обратно, к дому, тянут: словно пятипудовые рельсы в пальцах. А нельзя — тонкоребрый офицер полз позади всех с одной стороны, с другой позади — в новых кожаных куртках сыновья Саженовой.

Кричал офицер Долонко:

— Граждане, будьте неустрашимей. До яра два квартала осталось… Ничего, ничего — ура кричите, легче будет.

Неумелыми голосами (они все люди нужные — отсрочники, на оборону родины) кричали разрозненно:

— Ура-а-а!..

И рядом, с других улиц взывали к ним заблудившиеся в песках таким же самодельным "ура".

Яков Саженов полз не на четвереньках, а на коленях и в одной руке держал револьвер. Кожаная куртка блестела ярче револьвера.

Кирилл Михеич полз впереди него людей на десять и при каждом его крике оборачивался.