История моих книг. Партизанские повести

Думал: были времена настоящие, человек жил спокойно. Ишь, и монета-то у него — солдатский котелок сделать можно. Широка и крепка. Жену, Фиозу Семеновну, вспомнил, — какими ветрами опахивает ее тело?

Борода — от беспокойства, что ли, — выросла, как дурная трава — ни красоты, ни гладости. Побрить надо. Уровнять…

А где-то позади сминалось в душе лицо Фиозы Семеновны, — тело ее сосало жилы мужицкие. Томителен и зовущ дух женщины, неотгончив.

Горячим скользким пальцем сунул в боковой кармашек жилета монетку Павла-царя, слышит: шаг косой по крыльцу.

Выглянул в окно, — Артюшка в зеленом мундире. Погон фронтовой — ленточка, без парчи. Скулы острокосы, как и глаза. Глаза как туркменская сабля. Уже в чине полковника. А кажется, и выше?

Вошел, пальцами где-то у кисти Кирилла Михеича слегка тронул.

— Здорово.

Глядели они один другому в брови — пермская бровь, голубоватая; степной волос — как аркан, черен и шершав. Надо им будто сказать, а что — не знают… А может, и знают, а не говорят.

Прошел Артюшка в залу. Стол под белой скатертью, — отвернулся от стола.

— Олимпиада здесь? — спросил как будто лениво.

— Куды ей? Здесь.

— Спит?

— Я почем знаю. Ну, что нового?

Опять так же лениво Артюшка ответил:

— Все хорошо. Я пойду к Олимпиаде.

— Иди.

Сел снова за письменный стол Кирилл Михеич, в окно на постройку смотрит. Поликарпыч прошел. Кирилл Михеич крикнул ему в окно:

— Ворота закрой. Вечно этот Артюшка бросает открытыми.

Вспомнил вдруг-капитан Артемий Трубычев, и на тебе — Артюшка. Как блинчик. Надо по-другому именовать. Хотя бы Артемий. И про Фиозу забыл спросить.

В Олимпиадиной комнате с деревянным стуком уронили что-то. Вдруг громко, с болью вскричала Олимпиада. Еще. Бросился Кирилл Михеич, отдернул дверь.

Прижав коленом к кровати волосы Олимпиады, Артюшка, чуть раскрыв рот, бил ее кнутом. Увидав Кирилла Михеича, выпустил и, выдыхая с силой, сказал:

— Одевайся. В гостиницу переезжаем.

— Я твоей бабой торговал? Оба вы много стоите, — сказал Кирилл Михеич.

— Поговори у меня.

— Не больно. Поговорить можем. Что ты — фрукт такой? — И, глядя вслед таратайке, сказал: — Ну, и слава богу, развязался. Чолын-босын!..

Вечером он был в гостях у генеральши Саженовой. Пили кумыс и тяжелое крестьянское ПИВО. Яков Саженов несчетный раз повторял, как брали "Андрея Первозванного". Лариса и Зоя Пожиловы охали и перешептывались. Кирилл Михеич лежал на кошме и говорил архитектору:

— Однако вы человек героический и в отношении прочих достоинств. Про жену мою не слыхали? Говорят, спалил Запус Лебяжье. Стоит мне туда съездить?

— Стоит.

— Поеду. Кабы мне сюда жену свою. Веселая и обходительная женщина. Большевиков не ловите? В тюрьме которых?

— На это милиция есть.

— Теперь ежели нам на той неделе начать семнадцать строек, фундаменты до дождей, я думаю, подведем.

— Об этом завтра.

— Ну, завтра так завтра. Я люблю, чтоб у меня мозги всегда копошились.

Варвара в коротеньком платьице, ярко вихляя материей, плясала на кошме. Вскочил Агатов, быстро повел толстыми ногами. Плясал и Кирилл Михеич русскую.

Плясали и кооператоры Закупсбыта.

Генеральша басом приглашала к столу. Ели крупно.

Утром росы обсыхали долго. Влага мягкая и томящая толкалась в сердце. Мокрые тени, как сонные птицы, подымались с земли.

Вернулась Фиоза Семеновна, усталая, измятая. Ночевала у подруги. И сейчас же растянулась на диване. А взор дикий, ищущий.

Кирилл Михеич достал семнадцать планов, стал расправлять их по столу и вдруг на обороте — написано карандашом. Почерк мелкий, как песок. Натянул очки, поглядел: инструкция охране парохода.

"Андреи Первозванный". Подписано широко, толчками какими-то-"Василий Запус".

— Фиоза, Фиоза, сука, — крикнул Кирилл Михеич, — тюрьму-то заняли?

— Займут, теперь все займут, — ответила Фиоза Семеновна, глядя в окно.

Все как будто в порядке. И офицеры с погонами, и киргизы гарцуют с пиками, а все как будто не к чему и зря. И колокольный звон пасхальный — несется тупо, коротко как-то, и никакой радости нет в нем, притворство.

— Покушать, что ли?

Покушала, но тоже не успокоилась.

А в обед приехал хан Чокан Балиханов — на кауром иноходце, узда в золоте и чепрак в серебре.

— Привет, — сказал хан, — привет героям!

— Привет, — ответил атаман гордо.

КНИГА ВТОРАЯ

…Колонновожатый Чжурчжи с товарищами в урочище Эджэту увидал следы людей и лошадей, направляющихся вверх по Кэрулэну. Он представил доклад, в котором говорил, что ввиду того, что урочище Эджэту лежит всего только в одном переходе от нынешнего кочевья врагов, а ко чевья их приближаются, — то на всех наших караулах бдительность должна быть усилена,…

(Подвиги в походе против Бирмана)