История моих книг. Партизанские повести

— Уездным комиссаром назначен. Полковник и герой. Казачий круг доверие выразит — пойду, говорит, на Запуса. Был у него сегодня — обрился, телеграмму читает: казаки идут к нему.

— Куда?… Брешут, поди. Ленивы они…

Архитектор быстро выпрямился и пошел к генеральше Саженовой. Обернулся, протянул палец к пуговицам френча.

— В уезде военное положение. Пароль и лозунг! Беспощадно…

Кирилл Михеич посмотрел на его высоко подтянутый ремень и вяло улыбнулся: архитектор подражал Запусу.

Втягивая залы (потому что, глядя на них, хохотали солдаты), прошла на баржу женская рота. Если смотреть кверху — видно Кириллу Михеичу такие же, как и на яру, солдатские лица. Глаза, задавленные широкими щеками со скулами, похожими на яйца, лбы, покрытые фуражками, степные загары. Рядом с девкой из заведенья хитрого азиата Бикмеджанова увидал Леночку Соснину, она в прошлом году окончила гимназию в Омске. Теперь у ней также приподнялись щеки, ушли под мясо глаза и тяжело, по- солдатски, мотались кисти рук.

Саженовы кинули на баржу цветы.

С тележки, часто кашляя и вытягивая челюсть, говорил прощальную речь Артюшка.

Кирилл Михеич речи его не слушал, а пошел, где нет народа. У конторы пристани, на завалинке, сидели грузчики. Один из них, очищая розовато-желтую луковицу, говорил бойко:

— Приехал он на базар, тройка вся в пене. Шелкова рубаха, ливорвер. Орет: "Не будь, грит, я Васька Запус, коли всех офицеров с казаками не перебью". Повернул тройку на всем маху и в степь опять.

— Вот отчайной!

— Прямо в город!..

Извозчик, дремавший на козлах, проснулся, яростно стегнул лошадь и язвительно сказал Кириллу Михеичу:

— И для че врут, конь и тот злится… Шантрапа!.. Садитесь, довезу.

Кирилл Михеич взялся было за плетеную стенку, чтоб влезть. Грузчики вдруг захохотали. Кирилл Михеич опустил руку.

— Нe надо.

Извозчик, точно поняв что, кивнул и, хлестнув крутившегося в воздухе овода жирным и толстым кнутом, опять задремал.

Расстегнув френч и свесив с дрожек кривые ноги, показался капитан Трубычев. Кирилл Михеич тоже расстегнул сюртук:

— Артюш!

Трубычев убрал ноги и, шурша сеном, подвинулся:

— Садитесь рядом… Домой!

Дрожки сильно трясло.

— Когда это пыль улягет?

— Да-а… — устало сказал Артюшка. — Как хозяйство идет? Подряды имеются? Мне о церквах каких-то говорили.

— Нету нонче никаких подрядов, например, бумага одна получается. Как сказать, фундаменты провели, есть, а народ воюет. Олимпиада здорова?…

— Скоро можно строить. Казачья лава идет. Запуса прогонят. Следователь сказывал, письмо Фиозы нашли в пароходе.

Кирилл Михеич пошарил в кармане, точно ища письмо. Вдруг взмахнул рукой и схватил Артюшку за коленку.

— Ты мне, Артюш, записку, записку такую по всему уезду… чтоб пропускали везде: дескать, Кирилл Михеич Качанов по всему уезду может, понял? Я завтра отправлюсь.

— Записка, пропуск?

— Ну, пропуск. Мне-то что, мне только ехать.

— Записка выдается людям, связанным с гражданскими или военными организациями.

— Петуха знаешь?

— Какого петуха?

— Олимпиада петуху одному горло перекусила… А мне в уезд надо ехать, церкви строить!.. Давай записку.

— Петух-то при чем?

Веки Кирилла Михеича точно покрылись слюной. На лице выступила розовато-желтая кожа. Он дергал Артюшку за острое колено, и тому казалось, у него нарастает что-то наколене…

— Какой петух?

— Не петух, а человека губят. Же-ну! Пущай я но всему уезду спокойно… церкви, скажу, осматривать. Я под законный суд привезу.

— Зачем ее тебе? Таких — к Бикмеджанову ступай, десяток на выбор. Кто ее потрогает?…

— Могу я осматривать свои постройки; я в губернию жаловаться поеду. Стой!

Он выпрыгнул из дрожек и, застегивая сюртук, побежал через площадь в переулок. Киргиз-кучер посмотрел на его ноги и шлепнул пренебрежительно губами:

— Азрак-азрак сдурел… Сопсем урус бегать ни умет. А-а!..

Вечером архитектор сидел перед Кириллом Михеичем в кабинете. Шоркая широкими ступнями по крашеному полу, он вразумительно говорил:

— Окончательно, на вашем месте, я бы отказался. Я люблю говорить правду, ничего не боюсь, но головы мне своей жалко, сгодится… Хм… Так вот: я объясню- Трубычев вам не давал бумажки потому, что ревнует жену к Запусу, а Фиоза Семеновна при нем если — не побежит к Запусу Олимпиада. Затем Олимпиада повлияла, сплетница и дра. Отпустил. Мне говорит: "Командирую вас с ним, не выпускайте из казачьей лавы". А что там палкой очерчено, здесь идут казаки, а здесь нет! Все ж поедете?

— Поеду, — сказал Кирилл Михеич.

— Вам говорю: зря. Откажитесь. Я бы мог, конечно, несмотря на военную дисциплину-я защищать фронт еду, а не мужей, — мог бы отказаться… Он меня здесь очень легко со злости под пулю подведет…

Он вытер потные усы и, еще пошаркав ногами, сказал обреченным голосом:

— Поедете?…

— Поеду, — отвечал Кирилл Михеич и попросил дать ему пропуск по уезду.

Архитектор вздохнул:

— Здесь на нас, на двоих… А впрочем, возьмите, я тоже с вами.

У тесовых ворот плотничьей мастерской тюрьмы на бревне сидел толстоногий мужик. Увидав Фиозу Семеновну, он царапнул ружьем по бревну и, тускло глядя ей в груди, сказал: