История моих книг. Партизанские повести

Глава первая

КОЛОННОВОЖАТЫЙ НАПРАВЛЯЕТСЯ ВВЕРХ

ПО КЭРУЛЭНУ

Жизнь шла так, как будто тюрьмы подле города и не было. Собирали женский батальон на защиту Учредительного собрания. Как будто не обвивали тюрьму окопы, как будто казаки не митинговали о том, как им поступить с Запусом, застрявшим в каменных (Николая I пересыльной тюрьмы) сводах. То ли ждать из Омска артиллерии, то ли взять его сухопутной войной? Запус бомбардировал город неожиданно, обычно поздней ночью; обыватели оттого измотались, издергались, все время им чудились пожары.

А по городку обсуждали афишки кандидатов в Учредительное собрание. Афишки орали синими, зелеными и рыжими голосами: кто же лучше! Лучше ли всех кооператоры из Закупсбыта, или эсеры, страдальцы и герои, часто сидевшие в той тюрьме, в тех оградах (где теперь сидит с матросами и с мадьярами комиссар Васька Запус)?…

А в степи среди киргизов о Запусе рассказывают многие чудесные истории. А по ночам, песочком и через кустарники, через окопы мимо секретов, в которых казаки спорят о земле и об Учредительном, — спешат к Запусу, в тюрьму, шпионы. Огромные четырехугольные кирпичные скалы высятся за городом и знают уже всю городскую душу. Уже давно гражданин Пигнатти вступил с Запусом в переговоры! Часто ночью, молясь, Пигнатти думает: "Не дьявол ли воплотился в Запусе?" Штабс-капитан, начальник казачьего гарнизона, тощий самодовольный верзила, господин Полащук, обиженный властолюбивым атаманом, написал многие письма Запусу! И однажды из тюрьмы Полащуку пришло повеление встретиться с Пигнатти. Штабс-капитан был исполнителен, он тотчас же пошел искать Пигнатти и нашел его у Кирилла Михеича. Кирилл Михеич помогал укладывать женины платья в сундуки. На одном из сундуков сидел старик Поликарпыч, а рядом с ним смиренно, глядя на иконы, Пигнатти.

— Надо терпеть, — говорил Пигнатти, — а вы бежите!

— Все исправится, и врагов мы сгубим, — вставил озлобленно штабс-капитан Полащук.

Кирилл Михеич повел щекой. Оправил на хомуте шлею и резко сказал:

— На пристань подите, женску роту на фронт отправляют… В штанах, волосы обрили, а буфера-то что пушки.

Поликарпыч сплюнул:

— Солдаты и бриты честь по чести… Вояки! У нас вот в турецку войну семь лет баб не видали, а терпели. Брюхо было все от ждания в коросте!..

— Воевать хочут.

— Ну, воевать! Комиссар Василий тоже в тюрьме воюет. Грабители все пошли… Чай пить не будешь? Сынок!..

Поликарпыч укоризненно посмотрел на сутулую спину уходившего сына, скинул свой пиджак, вытряс его с шумом.

— Маета! Без бабы кака постель, поневоле хошь на чужих баб побежишь… Они, вишь, ко фронту за ребятишками поехали… — Он хлопнул себя по ляжке и, тряся пыльной бороденкой, рассмеялся: — Поезжай, мне рази жалко!..

Кирилл Михеич, крепко расставляя ноги, шел мимо тесовых заборов к пристани. Раньше на заборах клеились (по углам) афишки двух кинематографов "Заря" и "Одеон", а теперь — как листья осенью — всех цветов:

"Голосуйте за трудовое казачество!"

"Да здравствует Учредительное собрание!"

"Выбирайте социалистов-революционеров!"

И еще — Комитет общественной безопасности объявлял о приезде чрезвычайного следователя по делу Запуса. Следователь, тощий паренек с лохматыми черными бровями, Новицкий, призывал Кирилла Михеича. Расспросил о Запусе и, краснея, показал записки Фиозы, найденные на пароходе.

— Ну, а Запус?

— Скоро возьмем.

Это было неделю назад, а сегодня нашел записку Кирилл Михеич, что Фиоза убежала к Запусу.

— Околдовал, штобы его язвило!

У пристани — крепко притянутая стальными канатами баржа. За ней буксирный пароходик — "Алка- бек". По сходням взад и вперед толпились мещане. На берегу на огромных холмах экибастукской соли прыгали, скатываясь с визгом вниз, ребятишки. Солдаты, лузгая семечки, рядами (в пять — восемь человек) ходили вверх по яру. Один босой, в расстегнутой гимнастерке, подплясывая, цеплялся за ряды и дребезжаще кричал:

— Чубы крути, счас баб выбирать будем!..

Пахло от солдат острым казарменным духом. Из-за Иртыша несло осенними камышами; вода в реке немая и равная. На носу парохода, совсем у борта, спал матрос-киргиз, крепко зажав в руке толстый, как жердь, канат.

"Упадет", — подумал Кирилл Михеич.

Здесь подошел архитектор Костырев. Был он в светло-зеленом френче, усы слегка отпустил. Повыше локтя-трехцветный треугольник. Выпятив грудь, топнул ногой и, пожимая вялую ладонь Кирилла Михеича, сказал задумчиво:

— Добровольно умирать иду… Батальон смерти. Через неделю. Только победив империалистические стремления Германии, Россия встанет на путь прогресса.

— Церкви, значит, строить не будете? А Запус?

— Вернусь, тогда построим. Запус сдастся сам.

Кирилл Михеич вздохнул.

— Дай бог. На могиле-то протоиерея чудо совершилось, — сказывают, калека исцелилась. Пошла.

— Религиозные миазмы, а, впрочем, в Индии вон факиры на сорок дней в могиле без вреда закапываются… Восток. Капитана давно не видали?

— Артюшку?