История моих книг. Партизанские повести

— Никуда я не пойду, матушка. Здесь останусь.

Опять стукнула клюкой, на Марешку случайно ее взгляд лег — так тот боком да за дверь, так больше и не появлялся.

— Прокляну!

В дверях старица, а мимо по сеням мальчишка пробежал, за ним другой. Визжат, барахтаются, прыгают.

— Рожают наши бабы таких румяных, матушка?… Такой бы у тебя наследник был… Парнишки-то наши гнилы, да сини, будто хвощи осенние.

— Басурманы!

Распахнула дверь.

— Пойдем… Прокляну!

Дочь ведь одна-единственная…

И тогда громким троекратным возгласом прокляла тихая старица Александра-киновиарх дочь свою. Вышла, не оглянувшись. Наскочили на нее в сенях играющие ребятишки, отшвырнула она их и крикнула вслед:

— Будьте и вы именем господа трижды и трою прокляты!

Глава четырнадцатая

Я не манерничаю, переставляя главу: она должна быть последней. Но мне не хочется кончать нашу повесть мелкой встречей моей с шулером, болтуном и карманным воришкой Галкиным. К тому же мне обидно: я не понял и не узнал Галкина. Кто ему сестрица Аленушка и тихий убийца — братец Иванушка? Жена, сестра, проститутка, встреченная на вокзале, подруга по мастерству? Он намекал мне на какие-то жертвы и потери, что он жертвовал для нее. И почему он боязливо смотрел на братца Иванушку? Кто они, откуда?…

Наша встреча закончилась так.

Галкин кончил говорить, выпил еще рюмку. Он был совершенно сыр-пьян. Он низко наклонился ко мне, оглянулся боязливо на Иванушку и пьяно растянул:

— У меня тоже скоро ро-одится…

Мне хотелось спать, было поздно, свечи догорели в фонаре, как пишется в таких рассказах (а они действительно сгорели: кондуктор, по-моему, дал нам половину свечи), — и со смехом, чтобы рассеять сон, соврал Галкину:

— А у меня уже трое ребят есть…

И вдруг Галкин метнулся, завопил:

— Что ж я наделал, злодей, я же…

Было б совсем не плохо раскрыть таким способом кражу. Но красавец Иванушка опрокинул Галкина, зажал ему рот и так поглядел на меня… Я притворился спящим. Да мне, право, так хотелось спать, что нисколько не жалко было своих сорока восьми червонцев. Галкин пытался еще крикнуть что-то мне, но Иванушка легонько стукнул его по лбу, и он затих. На ближайшей станции, далеко не доезжая до Тифлиса, они слезли. Аленушка шла сонная, недовольная, Галкин качался невыносимо; "ломался", по-моему, немного, бил себя кулаком в грудь и визжал:

— Трое, мал мала меньше… "Папаша, кричат, хлеба!.." А я его, я с ним как поступил!..

С того времени, к сожалению, я не встречал Галкина.

Глава. пятнадцатая

Да, зовут Запуса в губисполком. Вот, говорят, специалист вы по раскольникам, экспедицию готовите на какой-то Остров, — подите с ними на Иртыш, объяснитесь. Не понимаем, чего они от нас хотят. Дикари. Пришли говорить, а электричество зажглось, — они бежать из комнат. Молодежь будто бунтует, однако не поймешь.

Раньше бы Запус к раскольникам на автомобиле шарахнул, надымил бы, языком навертел, а тут сел он на своего голубого коня и не спеша — шапку на брови отправился.

Окружили его раскольники. Конь под ним фыркает, уши — как куклы на ярмарке пляшут. Смотрят на коня раскольники, ухмыляются… волосы у них на темечке выстрижены. Посреди ходит начальник ихний, на безмен похожий, указным способом из ручной кадильницы кадит. Кафтаны-однорядки по вороту и по бортам красными кружками обшиты.

"Эк ведь это мне от Петра историю-то объяснять надо, — думает Запус. — Учиться, видно, мне надо, а?…"

А как подумал это, так и совсем спутался. Да и что им можно объяснить на морозе. Они вопросы задают: каким, скажем, крестом надо креститься и сколько раз аллилуия. петь. Почесал Запус в затылке.

— А я, граждане, ей-богу, не знаю… Мы религию отделили, так сказать, как гнилой ломоть.

— Чего ж божишься?

— Раз басурман, не божись.

— Казак он, а не басурман.

— И верно — казак.

— Переменили беду на напасть…

Не зная для чего, предложил им Запус мосты и гати через топи к Бело-Острову провести. "Об вере столкуемся позже, а сейчас — на защиту отечества да имущественную перепись произвести". Перепись же им будто раскаленное тавро на душу: антихристова печать. Как сказал — перепись, отсюда и началось. Одни кричат, полами машут:

— Вертай оглобли, сбирай коней, затягивай гужи, пошли обратно!

Другие кафтаны рвут.

— Пиши!

Юркенький, розовый такой нашелся, дальше узнал его фамилию — Пономарев. Он у них вроде бунтаря ходил, во всех догмах сомневался… помер потом под Кронштадтом, что ли. Выскочил вперед к Запусу:

— Пиши. Не хотим, как бобры, в топях жить, надоела нам вода. Земли нарежешь?

— Земли много, нарежем, — ответил Запус.

Ну, тут опять, как в улье, — шум, крики. Разметались бороды, как метели, в руках иконы появились, каждый перед своей иконой клянется. Развернули старухи хоругви, хор запел. Наконец и старица Александра вперед вышла, рукой на кремль махнула.

— Будь вы окаянны, кто до города Содома пойдет! Старики, хомутайте коней — вертаем к Острову.